Летопись 2. Черновики

Эт-то еще кто? Светловолосый, ясноглазый, стройный, весь какой-то светящийся…

Эльф? Нечастый гость здесь…

— Ты — Нарион?

— Ну, да…

— Я хотел говорить с тобой.

— Что нового может Элда узнать от Смертного о лютнях? — прищурился мастер.

Эльф весело, заразительно рассмеялся:

— Ты мне нравишься, мастер Нарион! Меня зовут…

По лицу его вдруг скользнула тень, он заколебался, но продолжил:

— …Гэлмор. Я хотел предложить тебе сделать… одну вещь.

— И какую, позволь узнать?

— Я расскажу.

…Он не просто рассказал: Нариону казалось, он слышит эту невероятную музыку. Все его недоверие и насмешливость улетучились куда-то; он еще долго молчал после того, как Гэлмор закончил рассказ.

— И где ты слышал такое? От кого? — жадно допытывался мастер.

— Это было давно. Очень давно.

— Как это выглядело?

Эльф взял лист пергамента и перо.

— Так… и вот так… Четыре струны… Играют — вот этим… похоже на лук, только менее изогнутый…

— Как, ты сказал, это называется?

— Лаиэллинн. Это значит — Песнь, уводящая к звездам.

— Если она звучит так, как ты рассказывал… — глаза Нариона сияли, — я берусь за это! Я сделаю ее, чего бы мне это ни стоило!

* * *

Стоило — долгих лет попыток. Выходило вроде похоже — но звук был то резким, крикливым, то каким-то неживым. И мастер в отчаяньи швырял работу в огонь. И тогда Гэлмор снова приходил к нему, и Нарион говорил, отводя глаза:

— Расскажи еще раз. Может, пойму.

Криво улыбался:

— У меня снова не вышло…

Просил:

— Может, для того, чтобы получилось, надо понять того, кто ее сделал. Почему ты не хочешь рассказать мне о нем?

Эльф отмалчивался.

— Слушай, а может, ты ее придумал? И я гонюсь за сказкой?

— Нет.

— А почему ты не пришел к Эльфам? Ведь ваши мастера искуснее…

— Нет, это может сделать только человек. Кроме того, Элдар не нужно новое — они живут прошлым. Послушай, я расскажу тебе снова…

* * *

— …Знаешь, Гэлмор, она мне снится. Я вижу ее, касаюсь ее — она теплая, живая… слышу музыку… просыпаюсь — и не могу вспомнить. Во сне я знаю, что и как надо сделать. И все забываю, как только открою глаза…

* * *

И вот однажды, зайдя в мастерскую, Гэлмор с порога увидел сияющее лицо Нариона:

— Вот, послушай… кажется, получилось, — он говорил так, словно сам боялся себе поверить.

Нарион провел смычком по струнам — звук был таким чистым и глубоким, что у Эльфа перехватило дыхание от восхищения.

— Я должен научиться играть на ней! Теперь у меня все получится, я знаю! Но скажи — это она? Ведь правда, я не ошибся на этот раз?

* * *

Он начал играть на удивление быстро; он весь был охвачен каким-то радостным вдохновением, и лаиэллинн чаще смеялась, чем плакала в его руках. Известие о новом странном инструменте быстро разнеслась по городу, и теперь к Нариону заходили часто — послушать.

А однажды на пороге его дома появилась молодая женщина с медными, отливающими огнем волосами. И Нарион играл, глядя ей в глаза — и застыл в изумлении Гэлмор…

— Как ты ее называешь? — после долгого молчания спросила рыжеволосая.

— Лаиэллинн.

Ее глаза на мгновение вспыхнули:

— Тебе кто-то сказал?

— Что? — не понял Нарион.

— Как ее зовут.

— Да… вот он, — Нарион кивнул на Гэлмора.

Рыжеволосая посмотрела недоуменно — потом ее взгляд стал пристальным и острым:

— Ты — Элда? Я тебя помню. Не видела никогда, но — помню… Как твое имя?

— Гэл…

— Не надо! Я знаю. Гэлмор — так?

Эльф внимательно пригляделся к ней, но ничего не сказал.

— Благодарю, мастер, — рыжеволосая снова обернулась к Нариону. — Благодарю за песню. За то, что помнишь — знаешь — ее имя. Как он называл… А еще называли — ийэнэллинн.

— Что это?

— Боль Звезды, ставшая песней, — она произнесла это медленно, раздельно и отчетливо, глядя теперь на Гэлмора, беззвучно произносившего те же слова.

— Благодарю и тебя, Гэлмор. За то, что ты помнишь его.

Она вышла — узкая черная фигурка, огненные волосы, тяжелые черные браслеты на запястьях.

— Постой… постой! Как зовут тебя? — запоздало крикнул Нарион и, оглянувшись на Эльфа, уже тише спросил, — И кто это — он?

Эльф не ответил. Потом сказал с задумчивым удивлением:

— Кажется, я знаю ее имя… имена; только, должно быть, теперь ее зовут по-другому…

* * *

Через две недели на главной площади Нарион услышал ее имя. И, когда догорел костер, вышел вперед и начал играть. И замерла толпа — слушая, а Гэлмор плакал, прижавшись виском к нагретой солнцем стене, вслушиваясь в слишком знакомую летящую пронзительно-печальную мелодию…

К Нариону пришли в тот же вечер. Его творение было признано колдовским, смущающим души людей. Ему самому, сказали пришедшие, ничего не грозит, если он принесет покаяние и сам предаст чародейскую вещь огню.

Он не согласился.

Через несколько дней сильно поседевший человек на главной площади бесцветным голосом говорил слова отречения. Только руки его дрожали, когда он положил лаиэллинн в огонь — словно тело возлюбленной на погребальный костер. И долго вглядывался в пламя. Слез в его глазах не было.

* * *

— Нарион…

— Ты уходишь, Гэлмор, — тускло, безжизненно; не вопрос — утверждение. — Я трус. Мне было страшно там, я не хотел умирать. Думал — ведь столько еще не сделано… И костер… Я же видел, как — она…