Летопись 2. Черновики

— Я и сам так думал. А потом… Это было после Нирнаэт. Много раненых — и очень тяжелых, и вовсе безнадежных. И людей Твердыни, и Эльфов, и воинов Трех Племен… Принесли умирающего. В Твердыне были искусные целители, но через несколько часов они уже с ног валились, и он отправил их спать. Приказал. Его нельзя было не послушаться. Когда вышел… Было страшно смотреть. Показалось — он ничего не видит. Стоял, держась за стену, и лицо было белое, почти прозрачное. Я не думал, что такое может быть у живого человека. И тут его снова позвали — помоги, Учитель… Он не сразу услышал. Я встал… не знаю, что со мной было. Словно все внутри скрутило в тугой узел. Только потом понял, что в руке у меня меч. Сам не знаю, что собирался делать. Было такое чувство — зарублю любого, кто к нему сейчас подойдет. Еле сумел проговорить — я не позволю, ты никуда не пойдешь. Скулы сводило. Он обернулся ко мне — медленно, говорят, так бывает в снах — и меня отшвырнуло к стене, такой у него был взгляд. Была ледяная ярость, почти ненависть. Никогда не забуду. Он сказал: «Не смей этого делать. Никогда.» Очень спокойно сказал. Тихо так. И прошел мимо — словно меня и не было. Несколько суток… Когда шел к себе — старался не хромать, была у него такая привычка, не хотел, чтобы видели его слабость, — посмотрел на меня, словно не сразу узнал, и сказал — я так устал… Улыбнулся виновато. Края шрамов разошлись… Странно — сколько крови было за эти дни, а я помню одну эту каплю. И — это: я так устал…

— Почему… — хрипло проговорил Талион; откашлялся и начал снова. — Почему он не брал силу земли? Ведь он же мог…

— Мне тяжело объяснить. Может, было в этом что-то от гордости, от того, что — сумеет справиться сам. Но скорее — он просто слишком любил Арту. Ты бы смог взять силы у человека, которого любишь — пусть и для самого великого дела?

— Не знаю…

И снова — молчание, такое, что слышно, как потрескивает фитилек свечи.

— Послушай, но неужели никто не понимал всего этого? Того, что ты сейчас говоришь мне?

— Понимали. Но, когда тяжело — редко задумываешься, можно ли прийти за помощью, хватит ли у человека сил помочь. Каждый — один на один со своей бедой; никогда не станешь думать о том, что таких как ты — много. Он и не показывал, что умеет уставать. Я попытался с ним однажды поговорить об этом — он только усмехнулся и ответил: я ведь не человек — Вала, всесильный бог; а если уж у бога решаются просить помощи, значит, это очень важно. Его считали сильным. Все. И я тоже. Он всегда был рядом — здесь, в Аст Ахэ. Привыкли. Редко бывало, чтобы он уходил, и ненадолго — на день, на два. Никто не знал, куда — не спрашивали.

— А ты?

— Я — знал.

Талион не стал расспрашивать — так жестко выговорил Майя эти два слова.

— Расскажи еще.

Саурон, кажется, не слышал этих слов — да это и не было нужно: он снова был — там, в прошлом.

— Он был мастер. Ему нравилось делать что-то самому. И он ничего не оставлял себе — только лаиэллинн, но это была его музыка. Только его. Ему нравилось делать красивое. Все, что могло принести радость. Лютни, флейты, и арфы, и украшения — в Семи Городах женщины все еще носят те свадебные уборы… Всякое бывало. Ему даже роды принимать приходилось. Думали, ни мать, ни ребенок уже не выживут, — посерьезнел, — а потом он вышел с маленьким пищащим комочком на руках и тихо сказал: прости, я не смог спасти ее мать. Ахэнэ — так он ее назвал. Это из-за старинной легенды о черной полыни; я тебе ее расскажу как-нибудь в другой раз. Она потом жила в Аст Ахэ, эта девочка…

* * *

… — У тебя остаются братья, они помогут… Тебе… слишком мало лет, чтобы жить одной…

— Я не хочу, отец. Не хочу быть в тягость. Я свой путь уже выбрала; лучше пойду в ученицы к какому-нибудь целителю. Я и готовить могу, и шить, и за домом смотреть — вот и будет вместо платы.

— Тогда… лучше иди в Твердыню. Учитель примет тебя. Он — твой къонэйро. Может, вспомнит… Твоя мать умерла у него на руках, а тебя он спас. Сказал — назови ее Ахэнэ. А по-нашему — Ахтэнэ…

…Тоненькая девчушка с большими печальными — как у олененка — зеленовато-карими глазами.

— Как твое имя?

— Ахтэнэ…

— Ну, здравствуй, Ахтэнэ.

— Здравствуй, Учитель…

* * *

— Свадьба была в Твердыне. Учитель подарил ей убор из черного железа и опалов…

— Красиво… — мечтательно вздохнул Талион. — Прямо как в старинной повести. А потом?

— Что?

— Ну, должно быть, у них были дети, и их сын стал воином Твердыни… Что было потом?

Майя поднял глаза и ровно проговорил:

— Для Аст Ахэ не было «потом».

Дочь пламени

(2275 год II Эпохи)

Нариэль — не имя, конечно, прозвище; но с самого детства никто не называл ее по-иному. Говорят, дед ее, высокородный господин Аэрендил, без памяти влюбился в свою служанку — дошло до того, что он испросил у государя Тар-Атанамира Великого позволения на брак. Супруга его умерла рано, оставив после себя одного сына, унаследовавшего, коли по виду судить, чистую кровь Нуменора. Но кровь Низших возродилась в Алмиэль Рыжеволосой. За эти-то непокорные медно-рыжие волосы ее и прозвали — Увенчанная Огнем.