Лекарь

– Братья, мы с вами на чужбине. Нет у нас другой родни, кроме нас самих. Мы семья! И как в любой семье, кровь убитого брата падает на остальных братьев, пока те её не смоют, отомстив обидчику. Третьего дня рука труса послала из засады стрелу, убившую Петра Гармату, нашего брата, с которым я, да и большинство из нас, черпали кулеш из одного котла долгие годы. У Петра на Вкраине осталась мать. Если, дай, Боже, мы вернёмся, а она будет ещё жива, что я ей скажу? Что кости Петра захоронены в лесу без обряда, на радость лисам? Что не уберегли мы его от преступной руки какого-то сопляка? Что смятенный дух нашего дорогого брата будит нас по ночам и требует мести, а мы прогоняем его, как надоедливого комара, и перекатываемся на другой бок? Пусть порох выжжет мои очи раньше, чем я взгляну ими, бесстыжими, в глаза петровой матери-старухи, если не смогу я ей донести, что поквитались мы с его убийцей. Вот он, этот злодей, лежит в повозке живой, а убитый им Пётр где-то под кочкой мёртвый. Да, он, этот преступник против Бога и человека, ранен и не в сознании. Милосердие говорит, что мы должны подождать, когда он придёт в себя, прежде чем казнить. Но времени ждать у нас нет. Нам надо двигаться, а значит, это может ускорить смерть злодея. Умри он среди нас своею смертью и дух Петра останется не отомщён. Я призываю вас, братья, забыть о милосердии к убийце и проявить милосердие к душе невинно убиенного Петра. Пусть порадуется, что возмездие состоялось. На палю (кол – укр.) убийцу!

– На палю! На палю! – дружным рёвом откликнулись казаки.

– Хальт, казакен! – в отчаянии закричал я, забыв, что меня не понимают. Но Иосип сразу переключился на перевод с немецкого.

– Не делайте ошибки, которую потом не исправите. Мы находимся на земле его величества императора. Здесь правосудие принадлежит ему и только ему. Этого злоумышленника мы должны доставить к ближайшему судье и тот покарает его по закону. И вы не возьмёте грех на душу, ибо сказано в Писании: «Мне отмщение и аз воздам». Подумайте, что если вы сейчас поддадитесь гневу и будете действовать ведомые им, то вы в глазах императора будете ни кем иными, как мятежниками. Я назначен вашим начальником и на мне ответственность за вас, я обещаю, что покуда вы мне подчиняетесь, то считаетесь частью императорских войск со всеми вытекающими отсюда бенефициями: довольствие, жалование, доля в трофеях. Мы идём на войну с врагом всего христианского мира – турецким султаном. Там, в Семиградье, нас ждёт его визирь, который возит с собой несметные сокровища, думая, что сотня тысяч его солдат-оборванцев помешают нам их отнять. Солдаты нет. А вот желание утолить жажду мести сию минуту – да. Если вы выполните свои дикие намерения в отношении этого молокососа, я умываю руки, и вы становитесь бандой мятежников, уничтожить которую будет право и обязанность любого имперского чина.

Не знаю, что подействовало больше на казаков – мой пыл или убедительный перевод Иосипа, но они перестали галдеть и стали расходиться с поляны, на которой происходила рада. Кондрат с невозмутимым видом стоял в стороне. К нему подходили группами и по одиночке казаки, и он давал им какие-то наставления. Всё развивалось обыденно. Я дал команду трогаться, Кондрат кивнул, соглашаясь, и отряд двинулся дальше.

Не успели мы проехать и нескольких саженей, как ехавшие по обок меня казаки с двух сторон сжали мои руки мёртвой хваткой, а третий, спешившись, схватил гнедого за уздцы. Озираясь, я увидел, что кучка казаков срубает ель и тут же грубо её обтёсывает. Кондрат и ещё несколько его подручных двинулись к повозке близнецов. Оттуда с обнажённой саблей выпрыгнул Иосип и показалась перепуганная Элишка с йоскиным пистолетом в руках. Кондрат взревел и замахнулся своей саблей на крестника. Тот отбил удар и прижался спиной к борту повозки, опасаясь нападения сзади. Шансов защитить обречённого Томаша у юноши не было, но ясно, что он решил отдать жизнь за саму попытку. Из повозки послышался выстрел и затем упал на снег пистолет. Все застыли. Мои пленители отпустили меня. Я спешился и на негнущихся ногах подошёл к злополучному возку, окружённому растерянными казаками. В повозке Элишка, раскачиваясь, прижимала к груди простреленную голову брата, спасённого ею от ужасной казни, и то ли пела, то ли выла. Потрясённые случившимся казаки обнажили чубы, опустились на колени и стали истово креститься. Гул их молитв и плач Элишки слились в тревожный звук, заставивший моё сердце трепыхаться, как обожжённый мотылёк. И только сосны силезского леса молчали, равнодушно взирая на разыгравшуюся в их сени трагедию.

Ламия

Обычай был: пред брачным торжеством

Невеста покидала отчий дом

В час предзакатный, под фатою скрыта.

Вслед колеснице радостная свита

Бросала с песнопеньями цветы…

Но, Ламия, как одинока ты!

Джон Китс

«Ламия»