Лекарь

– Я с полком отправляюсь в Голландию. Если не вернусь, через два года дом переходит тебе по завещанию. До совершеннолетия Томаша мой поверенный будет выплачивать вам ежегодно триста рейхсталеров. Затем, в двадцать первый день рождения, Томаш наследует всю сумму, при условии, что к тому времени получит степень бакалавра. Если нет, ему даются ещё два года, в которые он будет получать проценты от вложенного капитала, на получение университетской степени, и в случае неисполнения этого условия, деньги, помимо скромной суммы, выделяемой тебе, завещаются Гейдельбергскому университету.

Элишка молчала, прижимая к себе годовалого младенца, но я знал, что для неё мой отъезд это несчастье. Она была, мягко говоря, немногословна, что неудивительно, при её нелёгкой судьбе: изнасилование, уничтожение всей семьи, смерть брата-близнеца от её собственной руки, тут не просто замолчишь – окаменеешь.

Элишку я взял под свою опеку позапрошлой весной, когда доставил в Вену эскадрон казаков, пожелавших биться с турками в Семиградье и по дороге подобрал её. Мне льстило выполнять роль доброго ангела, тем более у меня, пожилого и одинокого полкового лекаря, средств на эту роль хватало с избытком. Тут, в городке, где мой полк стоял гарнизоном, все считали Элишку моей женой, а явившегося плодом надругательства Томаша, моим сыном.

Кроме самодовольства, присутствие в доме этой девицы доставляло мне и физические радости: всегда сытный и разнообразный стол, чистота, домашний уют, даже забота о моих лекарских инструментах. Как-то раз Элишка захотела меня отблагодарить за опеку, разделив со мной постель, но этот опыт был плачевным, не удовлетворившим ни её, ни меня, и мы к нему больше не возвращались. Это был тот случай, когда я был бы рад, заведи она любовника, но бедная жертва изнасилования пьяными драгунами страдала страхом близости, доводившим её до рвоты и совершенно не была заинтересована ни в каких связях с мужчинами. Впрочем, и среди окрестных женщин она так и не завела себе подруг. Вся её связь со внешним миром заключалась в посещении городского рынка. Даже молилась она, протестантка, дома, так как город был поголовно католическим. Правда, при моей репутации вольнодумца и несерьёзного в религиозных отправлениях человека, её непоявление на мессах и исповедях было истолковано в минус мне, домашнему тирану. Единственной её отдушиной, любовью, страстью, был ребёнок.

Все светила медицины во главе с самим Галеном утверждают, что от изнасилования забеременеть невозможно. А если женщина забеременела, значит она получила удовольствие, приведшее к выделению соков, необходимых для зачатия, и сам факт беременности указывает, что она была согласна с соитием. Я присутствовал в том злополучном месте, где кучка драгун, с бравым вахмистром во главе, насиловали бедную Элишку и могу поклясться, что даже тени удовольствия для неё в этом быть не могло и никакого вольного или невольного согласия девушка не проявляла. Тем не менее, она забеременела и впоследствии разродилась здоровым мальчиком. Гален, ты не прав. Удивительно только, что материнские чувства к этому плоду насилия не ослабели от воспоминания, какой ценой она его зачала. Элишка, назвала мальчонку Томаш в честь погибшего брата-близнеца и любила его беззаветно.

А меня опять позвали дороги войны. И на сей раз я пойду ими спокойно, зная, что даже если погибну, моя смерть облагодетельствует по крайней мере два человеческих существа.

***

– Если это один из офицеров, можете прекратить ваши хлопоты, доктор. Мы его уже завтра расстреляем. Насколько я понял, физически он может стоять перед расстрельной командой без всякой помощи.

– Физически может. Но ведь он ничего не помнит. Это, как расстрелять человека без сознания. Противоречит всем законам войны.

– Он офицер. Значит, отдавал команды и вёл в бой солдат. Ergo, повинен смерти. Вы ведь сами поместили его в офицерскую палату. Кстати, по каким признакам вы решили, что он не простой солдат? Он ведь не говорил о себе.

– Не говорил. Но в бреду произнёс что-то из Эразма. Кроме того, хоть одежда, в которой он был подобран, сильно пострадала, тем не менее это был костюм джентльмена. И вот ещё что: вы можете убедиться сами – на его правом плече нет синяка от приклада мушкета, присутствующего у всех стрелявших из ружей рядовых чинов, а ладони его чисты от мозолей, оставляемых сошкой или лопатой.

– Вот видите. Какие сомнения? Офицер. Даже если он, по вашим уверениям, ничего не помнит, будет казнён за то, что его солдатня под его же командованием совершила, когда он был при памяти.

– Но ведь нет полной уверенности, что он офицер. Может он нонкомбатант?

– Это как? Нонкомбатант, найденный оглушённым и раненным в центре ожесточённого боя? Никакой вероятности.

– Думаете? Это уже пожилой мужчина на шестом десятке. А вдруг он был там с целью повидать сына?