Лагерь

— Черт побери! — вновь распалился Леша. Его сердили собственные слова, и он вспыхивал, как брошенная в бензин спичка. — Что за цирковая клетка? Нас стегают, как каких-то дрессированных лошадок и дразнят сахарком, а мы что, бессильны?

— Леша, это прозвучит полнейшим безумием, но, кажется, я нашла вход.

— Где?! — завопил Леша, забыв о страже на посту караула.

— Я не уверена, что это сработает, но думаю, что если возможность равна хотя бы одному проценту — надо пробовать. Может, Гена не прав…

— В чем? В чем он не прав?

— Он сказал: «Не волшебное же ваше зеркало», как будто знал что-то, мало ли он о чем-то догадывается.

— Чего-чего?

— Не заслоняй.

Леша послушно попятился к столу. Я озирнулась на стеклянные треугольники: вроде Гена не торопится — покрутилась в поисках чего-нибудь, что бы не разбило зеркало и велела:

— Брось розу.

Леша размахнулся и с отрадной ненавистью запустил цветком в цель, даже не интересуясь, как трактовать необычную просьбу. Видимо, всё, что причиняло Гене неудовольствие — вызывало у него всплеск положительных эмоций. Роза брякнулась о пол, с потрепанной волнистой головки отлетели слабые лепестки. Теперь Леша, однако, спохватился:

— Что ты задумала?

— Помнишь, в хижине я смогла просунуть руку за зеркало? Скорее всего, за ним что-то есть. Вроде прохода. Я подумала, почему здесь не может произойти то же?

— Потому что снаряд не попадает дважды в одну воронку. Я сутками торчал у рамы. Чуть не одурел, но ничего не увидел.

— Клянусь, я видела человечка! И та синюшная рука, как у всплывшего утопленника! Знаю, звучит безумно, но вдруг я права?!

Леша посмотрел на разлетевшиеся лепестки у подножия рамы и скептично приподнял бровь.

— Так, папа предупреждал не якшаться с шизиками…

Я подняла покалеченную розу и ткнула бутоном в свое отражение. Поверхность оставалась твердой. Но едва надавила пятерней на зеркало — ладонь вошла в стекло, как нож в масло.

— Леша, работает! Как тогда, в хижине! Видишь?! — рука вошла внутрь по локоть. — Не знаю, как это действует — но попробуй сам. Пожалуйста!

Сопротивляясь всеми фибрами души, Леша поддался мольбам и, запустив обе ладони в зеркальные казематы, не сдержал возгласа:

— Ого! Что там такое?

— Не знаю, главное, что мы можем войти туда. Пошли!

— Стой, а сумки?

Задыхаясь суматохой и паникой, мы покидали разбросанные то там, то сям вещи в портфели, и Леша выкатил колесики чемодана.

— Что-то я нервничаю, ох-ох-ох… А вдруг не выберемся обратно?

— Леша, десять минут скоро закончатся — как будешь оправдываться перед Геной? Пересидим и выберемся. На счет три! — закричала я, кипя от нетерпения.

— Подожди, мы все взяли?

— Раз!

— А если там портал в Ад?

— Ты же в него не веришь! Два!

— На случай, вдруг мы умрем — прости меня за тупость.

Пдыщ! Взрыв бабахнул, накрыл с головами и пронесся над бедно обставленной верандой. Гена жахнул дверью о старый, облупленный газовый баллон, ломясь вдогонку и растопырил лапы, как гепард перед броском на беззащитную газель. Зычный, звериный рык разошелся раскатами по дому, и мы, сцепившись за руки до хруста костей, прорычали в ответ пронзительно:

— ТРРРРИ!

И в этот момент — бах! — взметнулся новый тяжелый взрыв, и наши руки, раскаленные добела вонзились в зеркальную плоть.

Глава 23 Леша

— Почему так происходит?

— Почему мы скитаемся по брошенным домам, имея жилье, личные кредитки и обеспеченных родителей? Черт разберет, возможно, потому, что мы нафиг не сдались предкам.

— Почему ты даже во сне ругаешься?

— Почему я должен делать что-то иначе? Я — это я. Вот такой, средней паршивости. Может, поэтому мои динозавры зациклены на перевоспитании, а? Им дай волю — они в концлагерь сплавят. Детский. Чтобы я, свинтус неблагодарный, понял, как распрекрасно под крылышком у матушки.

— Они хотя бы думают о воспитании… А мои выдают Светку замуж и вне зоны доступа, вот и думай, что попало…

— А ты? Ты думаешь?

— Не знаю…Вот сейчас подумала, к теме пришлось, а так — ну по чем ностальгировать? Вспоминаю московскую квартиру — и заряжаюсь ненавистью. Хочу, чтобы ее подожгли и спалили дотла — тогда никто и никогда не заставит меня терпеть отца.

— Мда, здорово тебе пращур подгадил. И что, будешь бомжевать на вокзале?

— А сейчас мы чем занимаемся?

Я посмотрел вокруг: мы шли к бесконечному горизонту. Впереди, и сзади, и по обеим сторонам полоскалось небо, и с него, как пальмы на пляже, махали седые бороды облаков. Меня мягко и приятно укачивало. Это не походило на вокзал. Это вообще ни на что не походило. «Наверное, за облаками Рай», — подумал бы я, будь Олесей и был бы капитально счастлив, а не бездушно бесстрастен. Не придумав, как обозначить это пространство, я сказал:

— А ведь мама пророчила мусоровоз…Ну, это рассказывал. Рассекал бы здесь на мусоровозе. Как сапожник без сапог. Мусорщик без мусора и слыл бы самым отъявленным неудачником среди всех отобранных неудачников. Как завещала мама.

— Почему она не радела за тебя?