Лагерь

— Да, жаль, что тетя Алла болеет. Мы-то на огонек неспроста заглянули. Хотели проконсультироваться по одному очень личному вопросу, а твоя мама… Твоя мама никогда не пропускала новостей, даже будничных, она всегда была в курсе, кто сделал, зачем, когда и почему. Я на тысячу процентов уверена, что тетя Алла заведует ключиком.

— А я? Плохой ключник, перепутавший отмычки?

— Нет, ты хороший, просто… Сведения тесно касаются бабушки и ее наследства. Особенно некоторой реликвии.

— Реликвии? — противно хихикнул Гена. — Уморительно, рассказывай про антик. Выставить лот на аукцион? Сдать в музей на альтруистических началах? Каковы твои меры?

Я посмотрела в лукавые глаза Гены и интуитивно осознала, что правда подействует разрушительно.

— Это старинный перстень, — пришел на помощь находчивый Леша и внезапно попал в яблочко. — Такой… с вкраплениями рубинов, впаянных в золото, огромная блестящая штукенция, сороки-воровки передрались бы за колечко.

— Ага, значит, грабителей опасаемся? Похвально, но каким образом моя мать замешана в истории?

Я встряла, пока Леша не отчебучил лишнего:

— Хватит притворяться. Тетя Алла влюблена в редкие изделия, она бы не упустила шанса перекупить изделие у бабули и заняться родословной перстня. Похоже, тетя Алла — последнее звено в запутанной цепочке. Но раз она не в курсе… — я указала взглядом на выход. — Рада была повидаться.

— Неубедительно, — сказал Гена. — Мать и есть самая настоящая сорока. Ценовая категория — не предел, мать могла заложить имущество за помпезные цацки. Случись побрякушке сверкать на пальчике твоей бабули утром — в полдень маман оббивала бы пороги, клянча уступить колечко. Вы принесли его?

— Мы, конечно, не отчаянные космонавты, но тоже не лыком шиты, — процедил Леша из закутка.

Гена порозовел. Весьма кстати постучался лакей с просьбой спуститься на кухню: произошла неисправность в кухонном оборудовании, требовалось согласие хозяина на вызов мастера. Стоило Гене покинуть мансарду, Леша возвестил:

— Зря штаны протираем, спящей красавице невдомек о тайнах.

— Тише, ты ведешь себя грубо, — пристыдила я, на что Леша потехи ради подсыпал соли:

— Зеркало-зеркало-зеркало, ой, дамочке полностью плевать. Пошли, пока твой придурок раздает приказы.

— Тише! Ты обидишь ее.

— ЗЕРКАЛО! — крикнул Леша.

— Тссс. Кажется, Гена с дворецким поднимаются. Слышишь?

— Ой, да это телек гундит.

— Помолчи секундочку!

Мы с Лешей приклонили слух — с балкона выкатывались обрывочные словосочетания и карнавальная мелодия. Затем мужской голос припадочно прохрипел:

«О, Хуанита, любовь моя, врачи отвели нам час на прощание… — Не умирай, Карлос, я каюсь перед Господом, что согрешила с Рикардо…»

— Как будто это когда-нибудь кому-нибудь шло на пользу, — заметил Леша саркастически и одернул занавеску, выполняющую функцию перегородки между чердаком и лоджией.

Игрушечно-мизерный аппаратик и впрямь вещал, а люди на голубом экране сновали, как комарики. Тетя Алла прибавляла звук на пульте и бессмысленно мычала, не проникаясь вниманием к визитерам.

— Тетя Алла, это Настя Янтарева, — прошептала я, склонившись над седой головой с редкими, клочкообразными вихрами. Тетя Алла припадочно закивала, по-бульдожьи выпятив нижнюю челюсть. По телевизору как раз транслировали рекламу о без вести пропавших воспитанниках лагеря. — Да-да, я унесла пятки из лагеря, потому что там нас учат дисциплине отвратительные лицемеры. Что с вами приключилось? Вы напуганы?

Тетя Алла дернула верхней губой, приобнажив зубы и прочавкала нечто маловнятное.

— Вам угрожали? Кто? — пристал Леша. Я одернула друга и сказала:

— Достаточно того, что бедняжке достался кнут, а не пряник. Тетя Алла, мы наврали с три короба про кольцо. На деле, бабушка закамуфлировала винтажное зеркало, заставив его гардеробом, а мы разгребали горы хламья… Понимаете? Вам известно об этом раритете?

Преждевременно состарившаяся соседка сузила седые ресницы, что, вероятно, означало «да», и подтолкнуло к Лешу к вдохновенным выпытываниям:

— Это Зеркало? Оно сделало вас инвалидом?

Тетя Алла бессловно, угнетенно склоняла ресницы, и я чувствовала распаляющуюся животную злость, примыкающую к безбрежной человеческой жалости и малодушно утешала некогда первую красавицу на деревне, гладя по хилому запястью, опутанному бледными венами, как башня плющом. Я удивлялась, откуда Леша черпает мужество раскапывать истину и невежество истязать страдалицу, а он вычерчивал в воздухе кружок с торчащими из него палками и допытливо искал объяснений. Что? Что это?

— Занимаемся ерундистикой, — установил Леша, умаявшись. Он взял записную книжку и ручку с ближайшей полки, нарисовал кружок, приделал к рисунку ножки и сказал: — Клянусь, в последний раз. Что обозначает эта картинка? Ну? — и потряс тетю Аллу, как бутылку с простоквашей.

— Прекрати, немедленно, — рассвирепела я. — Гена был прав, тете Алле необходимы покой и сочувствие. И вообще, нравится тебе это или нет, я собираюсь занять у Гены в долг, чтобы не разбазаривать бабушкино наследство. По-хорошему, нам бы замаскироваться и вторгнуться в лагерь, а то скатимся в бомжи.