Лагерь

— Избу-избу. Проклятое болото. Еще при теть Зине мы, пройдохи, шныряли под елку, ждали, пока старшие отвлекутся на коров и кур, а сами — ползком, прыжком, и долой из деревни, лишь пятки сверкают. Задерживались допоздна, насилу не вытащишь. Собирались человек десять-пятнадцать бутузов и забивались в избу, как клопы. Страшилки травили, сядем, значит, на продавленной кровати, а младшенькие сгребутся у ног и зубами щелкают. Особенно полюбилась страшилка про лесное привидение в черных халатах. Были у нас такие, Санечка да Витюша, один нацепит бабкин балахон и притаится в шкафу, а другой ребятишек кошмарами изводит, и вот когда детишки зубы со страху стерли, Витюша кааааак выпрыгнет из шкафа, каааааак вцепится в кого-нибудь. Вот тут мы веселились. Старшенькие до слез ухахатывались и животики надрывали, ох молодость — праздность. А младшенькие белугой ревели, пока за ними Витюша в балахоне гонялся. Так и жили…

— Это жестоко, — вменила Настя строго. — Представьте себя на их месте!

— Ох, милая…Не лети вперед паровоза. Однажды мы игрались у ведьминской берлоги, вдруг — глядим, за бревнами черный овал плавает. Ростом с ребенка-переростка, сверху — шляпа нахлобучена, а ниже какие-то ошметки намотаны. Я, знамо дело, перетрухала. Говорю, сходи, Витя, проверь, а он смеется, мол, чего я там не видел. Малыши назло в лохмотья обрядились и нас подстерегают. Тут я навзрыд, Витюша поцокал да пошел разведку, а мы с Санечкой за ним увязались. Заходим в дом, отворяем шкаф, а там — девка. В рванине, босая и очень нахальная. Ну чисто домовенок Кузя. Убирайтесь, велит, не то убью вас. Батюшки! Уж мы бежали быстрей олимпийцев.

— Простите, — перебила Настя. — Вы испугались обыкновенного ребенка?

— Каюсь, сдрейфили. Да и не ребенок вовсе. Деваха такая…От горшка два вершка, щуплая, а как рот разинула… Убирайтесь!!! И шипит змеей. Убью! Искромсаю! Конечно, сердечко ёкнуло. В нашей-то полосе десятерых сжили, как здесь не испугаешься.

— В легенде сказано, что умерла сотня, — придирчиво сказал я. — Огромная разбежка!

— Сотня, а то и болей…Теть Зина считала до пятидесяти и сбивалась. Из наших Машу Козынкину уволокли, Игоря Пастухова, Лену Кротову, Шурика Ермакова, Наташу Рюмину… А через косогор, в лесной поляне, смерти мухами кружились. Что ни месяц — выйдет баба корову доить — поножуют или корова насмерть копытом забьет, или забодает. Мужиков особо не трогали, да и те во двор без вил не высовывались. Детишек по лавкам заперли и сами уму-разуму учили, жизнь вроде потекла своим чередом, учились, огороды пахали, на ярмарку ездили всегда вместе… — Селянка подперла кулаком подбородок и с грустью освежила в памяти страшные события: — Теть Зина просила язык на веревочке держать, но раз для науки…Слушайте! Жила — была в Лесной Поляне девица. Было это так давно, что ни меня, ни вас, Саша и Маша, ни ваших прабабок и прадедов загодя не планировалось. Жила она в середине девятнадцатого века и славилась кротостью, красотой и услужливостью. Кроме нее в семье подрастали мальчики и девочки, спокойные, благородные и отзывчивые, как сестра. В ненастный день мать семейства сгорела от тифа, и вдовец — нищий крестьянин — похоронил бедняжку по всем обычаям и правилам, погоревал да разграбил сундук с приданым, чтоб свезти на рынок и сбагрить втридорога. На его товар, на дырявое тряпье никто не польстился и тогда он беспробудно запил и скатился ниже свиней в канаве. Пьяница променял дочерей, сыновей и двор на самогонку и утек к таким же забулдыгам и пропойцам. Сыновья вытягивали-вытягивали папашку из бутылки да без толку. Он утопился в самогонке и раздербанил хозяйство. Тут-то сыновья плюнули и прогнали выпивоху, поделом ему, а сами принялись расхлебывать за горе-папашей. А наша барышня распоясалась без мужской руки и спуталась с соседом, пасынком местного перекупщика. Ну, вы, как историки, знаете о нечестных деньгах скупщиков и ростовщиков. Тем абы батраков седлать да золотыми ложками суп хлебать. Пасынок этого перекупщика выдался знатным красавцем, но падким на женщин, и влюбился в красавицу. Встречались они исподтишка, чтобы никто, не дай Бог, не засек. Своенравный век был, и хотя заневеститься и снять с шеи сынка было счастьем — перекупщик строго-настрого наказал пасынку не гулять по свиданиям, потому что приглядел для него здоровую и богатую, наверное, дочурку приятеля-торгаша. Этого теть Зина не назвала. О чем я?

— Ходили на свидания, — подсказала Настя.

— Ну да, шушукались о чем-то, думается мне, в город бежать хотели, потому что в деревне с барышни спустили бы три шкуры за бесстыдство… — Женщина внезапно отвернулась и драматично сказала: — Не хотела бы я родиться два столетия назад. Не поймите неправильно, я люблю историю, но чаще всего она старый голодный людоед с мясорубкой.

— Отец узнал о любви сына… — додумала Настя и тоже отвернулась.