Лагерь

Первый осознаваемый момент, четкий и ясный, прорисовался спустя пару дней шоковой амнезии. Память отвергала любой случай, произошедший после звонка из полиции. Сейф, наполненный ценной информацией, закрылся, и я не мог вспомнить шифр. Да и сейчас не смогу.

Мы с Жанной сидели на лавочке у ее подъезда. Мелкая надоедливая изморось била в лицо, но я не закрывался, не отстранялся, не прятался от ледяного душа, изрезающего кожу. Так и надо. Так тебе и надо, скотина! Это ты. Ты виноват в Машиной смерти. Сердце сжималось в комок. Организм отторгал его, как инородное тело, и я готов был выкорчевать сердце, растоптать и выбросить остервенелой шайке бродяг.

— До скорого, — сказал я, собираясь уходить. Не восвояси, а куда глаза глядят — вдоль умытых озябающих улиц, к остывающим плафонам, ржавеющим воротам парка, туда, куда кинутся на поиски в первую очередь.

— А я? — капризно спросила Жанна, удержав меня на скамейке. — Ты месяц сторонишься и избегаешь, в чем дело?

— Не надо, Жанна, — отвернулся я. — Не трогай, я и так на пределе.

— Мы все на грани, будет лучше уехать из города и начать всё с нуля, и тогда ты перестанешь грызть себя за…

— Тихо. Бестолковщина какая-то.

— Нет. Не бестолковщина, я всего-навсего хочу помочь и увезти от дурного. Это называется «любить кого-то», но тебе, наверное, это в новинку.

— Неправда, — выдавил я горько. Жанна поправила мой шарфик и отряхнула капюшон от капелек.

— Зайдешь на кофе? Мама с папой улетели в столицу, на конференцию.

Возвратился я за полночь и тут же мама встретила в коридоре с красным, опухшим от слез лицом и дикими, абсолютно нечеловеческими глазами. Зеркало отразило изможденную худощавую женщину в старом халате и платке, наброшенном на сальные волосы. Бледные костлявые пальцы сжали черпак. Кап-кап, на ковер упали жирные желтые капли и расползлись в пятне. Мама посмотрела на пятно, на меня, на пятно, склонилась над ковром и протяжно заскулила.

Щелк, хлопнула дверь, залязгали ключи, ухнул лифт, я не стал дожидаться, пока он приедет и бросился на улицу. Промозглая изморось сыпала из затуманенного неба, и я ощутил себя Каем, попавшим в плен к Снежной Королеве. Капля за каплей уносили из дождливого шумного города в убаюкивающую прохладу. Я мечтал, чтобы все вымерли. Тогда я бы заорал во всю глотку и избил руки в кровь о стенку подъезда, или просто побежал бы с ветром, куда глаза глядят, на много километров вперед, или угнал бы машину и врезался в витрину с манекенами в элегантных шляпах. Я хотел посмотреть, как уродливые недолюди развалятся на куски и пластиковые головы смоет на улицу звонкий стеклянный дождь. Не было ничего возможного из того, что могло помочь выплеснуть ярость и удавить загрызающую боль.

Я шел по улице, и шорох подошв терялся в истерике машины у соседнего подъезда. Она разрывалась в истошных взвизгах по любому поводу, будь то пробегающая дворняжка или дуновение ветра. Владельцы катались на машине раз в год, а она ныла, зарастая пылью и шуточными надписями «Помой меня». Я не выдержал и пнул ее под капот, потом пнул еще раз и еще раз, чтобы успокоиться, и она неожиданно заткнулась. Все звуки вокруг исчезли, кроме собственного голоса в голове: «Это ты виноват».

Когда занялся розоватый рассвет, я позвонил в дверь Жанны. Она открыла, будто ждала в коридоре, и без лишних слов провела на кухню.

— Куда собираться, когда выезжаем? — спросил я без разглагольствований и предисловий.

— Прочти, — коротко попросила Жанна и сунула в руки распечатку экрана. Жирные буквы въедливо вклинивались в мозг:

«Элитный лагерь… лесные пейзажи…лучшие педагоги… рады приветствовать вас…»

— Что это?

— Путевка в новую жизнь. Вылет двадцатого июня, уговоришь своих?

— А Олеся? — вырвалось спонтанно. Жанна ревностно скомкала бумажку и запустила в урну.

— Олесю не отпустят.

— Отпустят, — воскликнул я с запалом. — Завтра же позвоню дяде Вите, кто как не он убеждает мою маму в том, что я еще не совсем пропащий.

Жанна посмотрела на меня круглыми глазами и отвернулась, сделав вид, что загружает посудомойку. Пауза жадно пожирала время, и у обоих глаза слипались от недосыпа, поэтому я заговорил первым:

— Да и веселее втроем…

— С Олесей? Веселее? — фыркнула Жанна.

— Дай неделю, и я разгребу эту гору, может мама отойдет и утихомирится.

— Утихомирится. Ну-ну. Давай, разгребайся, — пожала плечами она и, стараясь удержать эмоции под контролем, небрежно обронила: — Учти, я редко попадаю пальцем в небо.

Она оказалась права.

Мама встречала меня в коридоре с черпаком или лопаткой, неподвижно стояла и безмолвно уходила, а я чувствовал себя питомцем, нагадившим мимо лотка. Спустя три дня после разговора с Жанной вместо тяжелого взгляда на меня обрушился злосчастный черпак. Папа вышел в прихожую и сказал, что поедет на кладбище, а потом спросил, поеду ли я с ним.

— Нет, не поеду.