Лагерь

Руки нащупали дрын с обрубленными пеньками сучьев и покрепче сжали его. Жертва мучилась. Иногда в ее глазах проскальзывала недюжинная храбрость. Эти пару секунд испепеляющего взгляда раздражали. Желалось побыстрее избавиться от существа, упорно цепляющегося за жизнь. Порцией ее страха можно перебиться на три недели. До следующего цикла.

Циклы случались в установленные дни.

Малина вспомнила, как гулкая смертоносная труба, уносящая от райских врат, выдернула в дровяную клеть и грубо пригвоздила к половицам. Еще до вздоха она услыхала всполошенные выклики, мужской и женский.

Оба бранились по безызвестной причине.

Глаза истлели белоснежностью божьих покоев, и Малина не сразу увидела вздорщиков. Сперва-наперво, над нею нависла увядшая девица с земляными впалыми ланитами. Из увядших очей вымыли молодой цвет. Малина всмотрелась в линялые ореолы и поняла внезапно, что смотрится в зеркало. Она взглянула поверх пугающей девицы и различила светлый повойник над бурым сарафаном и серую расхристанную поддевку — обоих опознала тотчас.

Лексей и ведьма (запамятовала имя…Улита, что ли?) больше не лаялись. Проглотив языки, они оробело созерцали созданное, не решаясь подступиться.

— Что сталось? — заговорила Малина, и голос ее прорвался сквозь осиплый свист.

Колдунья согнулась в кручине и запричитала. Она отговаривала Лексея от воскрешения любимой, но тот молил на коленях, и она поддалась уговорам. Среди излюбленных крестьянами заговоров на урожайные пашни да плодовитое хозяйство, отыскала то, что никто не загадывал и загодя упредила Лексея молчать, что бы ни разверзлось вокруг. Для особого, редкого обряда требовалось зеркало. Именно зеркала являются проводниками души с того света. Произнеся половину заклинания, ведьма открыла дверь, за коей маялись неупокоенные и призвала душу вселиться в Малину. Словно богатырь вознес избу, затряс в исполинских лопастях и ударил оземь. Лексей заголосил и нарушил нужный ход, едва душа притронулась к покойному телу.

Ведьма не стала лгать: обряд свершился наполовину. Та часть живительных сил, отнятых незаконченным воскрешением, напомнит о себе. Что станется с туловищем после непростительной ошибки она не знала. Малина почувствовала нужду в силах практически сразу, как обосновалась в лесу. Возвращения в деревню она не допускала. Пару недель промышляла праздным шатанием по окрестностям, пугалась живых. Потом обвыклась, примирилась с печалью и обжилась неподалеку от ведьмовской поляны.

Лексей приходил раз в час, раз в день, раз в неделю…

Жгучая тяга влекла ее к Лексею. Томясь на еловой лежанке, Малина день и ночь жалобилась Господу, но Господь позволил Лексею исчезнуть.

Горестное одиночество вынашивало свои планы, отличные от привычных. Малина преклонялась перед Небесами и, нашептывая моленные мотивы, прогоняла черные мысли. Мысли кружили над горюющей головой, как голодные вороны и гнали в ведьмовскую обитель. Малина встала средь ночи и поняла, что вороньи крики покинут, когда она выполнит их приказания.

Пятьсот аршинов до колдовской лачуги, а чудилось — пятьсот верст. Когда Малина добралась до поляны, она настигла ведьму спящей и подумала, может, это предзнаменование. Может, следует оставить искушения? Но жадная до любви Лексея, она разбудила ведьму и попросила заговор на любовь. Колдунья сонно отнекивалась и поясняла несвязно, что любовная ворожба — проклятие, но Малина неотступно выколачивала заговор, пока не услышала отказ. Она поплелась восвояси, развернулась на полпути и, придя к ведьме, задушила ее кушаком.

Неожиданно птицы перестали горланить. Доселе неведомая сила обрушилась неистовым потоком, и душа успокоилась в умиротворении. Не советуясь с совестью, Малина осела в ведьмовской берлоге и перетащила туда кое-какие деревенские пожитки: кожухи, кафтаны да армяки. От них веяло слабым страхом, несравнимым со страхом ведьмы у порога смерти. Малина порой припадала к одежам, но ненадолго: крохами не насытиться.

На рассвете продирали горло петухи. Она лежала на полу и гадала по хрипатым «ккуккарекууу» — сколько лет бессмертствовать? И однажды очень удивилась, когда до будильщиков подслушала тихое роптание. Звуки трещали точно горящие поленца. Сначала долетала скромная возня. Немного погодя докатились рваные речи, а после — безудержный плач какого-то вдовца, проклинавшего тиф жены.

Голоса звучали из зеркала. В тот день поверхность растрескалась и покрылась сероватой паутинкой, а внутри оформилась узенькая тропинка. Малина протянула руку за бронзу, и внезапно очутилась на той самой тропинке.

Она шла за неразборчивым бормотанием по бездонной дороге — и спереди, и сзади гуляли воющие ветра. Вскоре все смолкло, и пространство забила невесомая, кучерявая вата. Временами воздух хлопал. Тогда то там, то сям появлялась непристроенная душа и плыла неизвестно куда, неизвестно откуда.

Малина пропустила пару десятков душ и вышла через бронзовое обрамление внутри необъятного облака. Воздушная вата осталась позади. Впереди стонали плакальщицы и утопал в земле убогий, плохо сколоченный гроб.