Лабиринты угроз

Цыплухин сказал «ага», а сам опять хихикнул, уже мимо трубки. Живолупа в своем телефоне он пометил коротким обидным словом, и как только тот звонил, Георгию сразу становилось весело.

– Помнишь нашу предыдущую беседу? – продолжал Живолуп. – Я что, тебя контролировать должен? Почему нет сведений? Ты попка или человек? Давай работай, а то лопатой махать придется!

Цыплухин молчал.

– Я ведь тебя не обязываю ни к чему, – взял другой тон Живолуп. – Я тебя не искал, ты сам попался. Но все это – пшик! Ты свободный человек! Правда, раз у меня нет к тебе вопросов, они могут оказаться у других, менее жалостливых, чем я, блюстителей идей государства. Почему, например, ты не бросился к нам, когда узнал о готовящемся бунте? Уж нас, людей ответственных, ты мог предупредить, назвать дату и час! Ведь мы можем подумать, что ты пренебрегаешь нами, не мной, нет, но многими, кто за мной. Как же тогда возможна мирная жизнь? Когда даже такие чистые в помыслах люди, как ты, брезгливо отвернутся от дел ответственных? Как мы можем блюсти интересы, когда гниет лучшая часть общества, как?

Георгий давно замечал, что Живолуп временами впадает прямо-таки в исступление, почти в истерику, и этому-то надрыву он противостоять никак не мог, все время сдавался, обещал помогать. И хоть до того и не помог ни разу, чувствовал, что ныне прижат к стенке и того и гляди будет раздавлен, что Живолуп и правда в ярости и не спустит ему формальных ответов, которыми потчевал его ранее.

– Я не в курсе дела… – начал тем не менее Георгий, но Живолуп проревел в ответ:

– Готовься, пришлю им номер твоего дома! – и оглушил рухнувшей трубкой. Не прошло и минуты, как Цыплухин позвонил в ответ.

– Я все расскажу, – пробормотал он еле слышно.

Встретились они в одном из старых дворов в центре города, уселись на крутящейся детской карусельке, низенькой и вдавленной, которая под их весом прогнулась почти до земли. Живолуп толкнул ногой, и они завертелись.

Рассказать-то, впрочем, Георгий мог немного. Он даже и не был уверен, тянула ли эта информация на статус ценной или тем более секретной. Просто в недавнем разговоре на квартире Апанасова, на кухне, кто-то ляпнул идею – организовать несанкционированное шествие с применением пивных бутылок, а именно закидать полицейский пост на пересечении Продольных улиц, который стоит пустой день и ночь – никто и никогда не видал там полисмена. Кто-то поспешил поправить, что, может, стоит отдать дань традициям и называть тех, кто подвергнется возмездию, «ментами», но предложение было отвергнуто. Закидать бутылками полицейских звучало лучше, чем атака на милицию.

Идея шествия так понравилась Апанасову, что тот даже вытащил из кладовки знамя, приготовленное на случай подобного выхода. Знамя было серое и пыльное, начертание букв размыто, но ясно угадывалось нечто протестное – что-то типа «долой» или «хватит». И то, и другое соответствовало логике текущего момента, и Апанасов немедленно отправил Аню отряхать знамя на балкон. Та по неопытности своей повесила знамя на перила, с которых оно благополучно соскользнуло вниз. Аня появилась на кухне, крича дурняком, что знамя упало. Вся компания ринулась вниз. Неслись по темным ступенькам, как ястребы, пересиливая сразу несколько, благо что все были пьяны и легко отрывались от земли. Знамя нашли, почти целиком укрывшим маленькую «Оку», поволокли назад, набились в лифт так, что тот тронулся и тут же застрял. Створки лифта отворили руками, выползли на площадку. Путь вверх по лестнице был менее скор, чем путь вниз, от земли отрываться стало сложнее. Пришли в квартиру галдящие, с перепачканным знаменем – обтерли-таки «Оку», пока стаскивали, тяжело дыша после лестничного перехода… Посовещавшись, засунули знамя в стиральную машинку.

– Путь ясен! – сказал Апанасов, снова водворившись на кухне, усевшись на подоконник, возвышаясь над всеми. – Надо как можно скорее провести эту крайне полезную, я бы даже сказал, оздоровительную акцию. Ведь что может быть ярче, чем факел в руке мученика? Что может быть достойнее, чем костер на развалинах стана насильников? Чем еще обретем покой в сердце, как не созерцанием такой картины? Предлагаю не просто закидать бутылками, а сжечь этот пост!

– Сожжем, – просто сказал Вьюн, сидевший у ног Апанасова, на табурете.

На том и было решено.

– Это все, конечно, не ахти, – сказал Живолуп, выслушав рассказ Георгия. – Но для начала недурно. Вот тебе, – он выудил из кошелька пятисотку. – Возьми, заслужил… – и, вставая, потрепал Георгия по щеке. – Мы с тобой, парень, еще и не таких дел наворотим…

8

Шествие их, хоть и было не слишком массовым, но сразу заполнило собой узкую улицу, по которой они шагали. Апанасов специально выбрал ее, чтобы до поры не бросаться в глаза, шагая проспектами.

Шли сначала молча. Приготовленные бутылки и факелы тряслись в мешках. Знамя не успело просохнуть, и его решили не брать.

– Темень-то, – заметил кто-то, споткнувшись о канализационный люк.

– Да, ночку знатную выбрали!

– Не шурши ногами! Идет, как дед, ногами скребется!

– А ведь там нас не пироги ждут с ананасами, там менты!