Лабиринт

— Благодарю вас. Это очень любезно с вашей стороны,— сказала Тацуэ и, блеснув своими черными глазами из-под широкого козырька жокейского картузика, смерила взглядом обоих приятелей.— И все же,— продолжала она,— я не понимаю, что вам мешает прийти сегодня. Ведь вы можете вернуться в Токио последним поездом. Что касается господина Сёдзо, то ему я позвонила, как только сюда приехала, но их милость до сих пор не соизволили ответить.

— Несколько дней назад я заходил к вам, но не застал дома.

— Кто не застал, тот все равно что не приходил,— отпарировала Тацуэ, смеясь и сбивая кончиком хлыста какой-то проступавший сквозь туман желтый придорожный цветок. Затем она повернулась к всаднику, который тоже спешился и в ожидании спутницы стоял со своим конем позади ее лошади. То был Кунихико Инао. Рослый, одетый в коричневый костюм для верховой езды и коричневые высокие сапоги со шпорами, он напоминал кавалерийского офицера.

Тацуэ представила его. Переложив хлыст в левую руку, правую он протянул новым своим знакомым и на европейский лад обменялся с ними рукопожатием. Где-нибудь в другом месте и даже на главной улице Токио это, возможно, показалось бы неуместным. Но здесь, на лесной дороге в Каруидзава, где то и дело попадались европейцы, этот жест вполне гармонировал с обстановкой.

Инао сказал, что вечером он тоже собирается быть у Масуи и будет рад еще раз встретиться с ними.

Голос у Инао был хрипловатый, манера говорить — спокойная, уверенная. Лицо с грубой, нечистой кожей было гладко выбрито, но подбородок и щеки отливали синевой, как это бывает у жгучих брюнетов с густой и жесткой бородой. Нос был довольно крупный, с горбинкой; глаза круглые, с каким-то холодным блеском.

— Что, они уже помолвлены?—спросил Кидзу, после того как Инао, подставив ладонь под изящную ножку Тацуэ, помог ей сесть на лошадь, а затем и сам с ловкостью прекрасного наездника вскочил в седло и вслед за спутницей исчез в волнах тумана.

— Возможно,— ответил Сёдзо.

— И ты не жалеешь, что вовремя не заарканил ее? — усмехнулся Кидзу.

— С чего бы это? Меня мало занимает, когда и за кого она выйдет замуж.

Сёдзо сказал правду. Кидзу сначала готов был усомниться в его искренности, но, судя по настроению приятеля, пришел к выводу, что тот не лукавит. При этой неожиданной встрече в лесу Сёдзо впервые познакомился с человеком, на которого в свое время Кимико ему намекала как на возможного жениха Тацуэ. Однако, как ни прислушивался Сёдзо к своему сердцу, он не чувствовал, чтобы оно было сколько-нибудь задето. И все же, когда вдали смолк топот копыт и злоречивый Кидзу воскликнул:

— Послушай, что у него за рожа? Ведь ее будто морилкой покрыли!—он засмеялся в ответ и сказал:

— Кожа нечистая — это еще полбеды, а вот плохо, если и совесть не очень чиста...

На опушке леса сквозь редеющую пелену тумана тускло заблестело солнце. Взглянув на него, Сёдзо почему-то вдруг вспомнил большую круглую серебряную пепельницу, которая всегда стояла на столике в гостиной виконтессы.

Первое время замужества Мацуко была очень недовольна своим супругом. Надменный, строгий, прозаичный, он знал лишь одно: дела. Круглый год с утра и до вечера он был поглощен своими делами. Не успели они отпраздновать свадьбу, как он перестал обращать внимание на жену. И она жалела, что вышла за человека, который совершенно не понимал ни женских чувств, ни женских интересов.

Когда Мацуко училась в гимназии, она не блистала успехами в точных науках; по математике, например, она чаще всего получала плохие отметки и не раз проваливалась на экзаменах. Но вот литература давалась ей легче, по этому предмету ей нередко ставили даже пятерки. Может быть, оттого она и мечтала выйти замуж за какого-нибудь знаменитого писателя или поэта. Пусть он будет не очень богат, но зато даровит, все время будет писать что-нибудь этакое... прекрасное, будет размышлять над чем-нибудь трудным, малопонятным. С таким человеком ее ждет жизнь возвышенная, идеальная. Однако в глазах ее папаши, упрямого пехотного генерала в отставке, все писаки были мелкой шушерой, чуть ли не мошенниками, и никто из них, разумеется, не мог претендовать на руку его дочери. Непреклонность родительской воли еще больше разжигала мечты Мацуко отдать свое сердце какому-нибудь рыцарю духа. Тем более ненавистна была ей мысль стать женой одного из солдафонов, окружавших отца, ведь все их помыслы были направлены лишь на то, чтобы проливать кровь. К категории людей, чуждых всему поэтическому, она относила также бизнесменов и презирала их не меньше, чем военных. Но кончилось все тем, что она вышла замуж за овдовевшего Рэйдзо Масуи-— крупнейшего дельца, неотделимого от банков, акционерных обществ, верфей, рудников и всякого бизнеса, как черепаха неотделима от своего панциря.