Лабиринт

Не очень доверяя рассказам очевидцев, газетам и прочим источникам информации, господин Масуи считал необходимым собственными глазами посмотреть, что представляет собой экономическая политика Германии после захвата власти нацистами и какие она приносит плоды. Он должен был также проверить, действительно ли, как гласили слухи, итальянцы стали новыми людьми благодаря тому, что Муссолини одел их в черные рубашки. С целью ознакомления хотел он вернуться домой не через Америку, а транссибирским путем. Как и большинство его собратьев в политическом мире, которые являлись сторонниками англо-американской ориентации, он до сих пор привык мыслить о международных делах категориями фунтов и долларов. Изменилось ли что-нибудь в его голове после поездки по Европе? Мацуко это было известно не больше, чем старомодным платиновым часам с двумя крышками, лежавшим у господина Мацуко в кармане жилета. «Business is the first» ³⁹ — было любимым изречением³⁹ Масуи; тем не менее он терпеть не мог современных ручных часов, несмотря на все их удобства. Господин Масуи умел держать свои мысли про себя. Впрочем, Мацуко вряд ли они интересовали. Что касается ее самой, то в ней за несколько месяцев путешествия произошла большая перемена. Она вернулась не только с бесчисленным количеством чемоданов, свертков, картонок и футляров с сувенирами, но и с множеством планов и идей относительно перестройки своего образа жизни и с сильно возросшей самоуверенностью. Прежде всего она решила заменить происходившие у нее до сих пор беспорядочные сборища сомнительных литераторов и иных жрецов искусства чем-то похожим на европейский салон. Сделать это было нелегко. Но тут ей на выручку пришли становившиеся в то время модными танцевальные вечера. И вот каждую пятницу по вечерам у нее стали собираться гости, подобранные, по ее мнению, гораздо лучше, чем та публика, которая толклась³⁹ в ее гостиных раньше. Новые завсегдатаи принадлежали к избранному кругу. Одним из них был Кунихико Инао. И Мацуко, помолодевшая и повеселевшая, точно к ней вернулась двадцатая весна ее жизни, кружилась в танцах ³⁹, длившихся до полуночи.

Марико, которую по случаю их путешествия определили в пансион, приходила теперь домой только по субботам. С первых дней приезда девочки из Америки она была отдана на попечение нянек. Ее отсутствие еще больше развязывало руки Мацуко, и она могла целиком отдаваться непрерывным развлечениям. Сама Мацуко, правда, этого не замечала и наверняка сделала бы удивленное лицо, скажи ей кто-нибудь об этом.

Можно было только удивляться отношению Масуи к увеселениям жены: он предоставлял ей полную свободу. Но проистекало это не из особой его любви к Мацуко. Он просто считал, что у мужчин есть свой мир, а у женщин должен быть свой. У мужчин есть работа, дела, а женщинам, которые не могут ни руководить акционерными компаниями, ни управлять банками, ничего не остается, как искать удовольствий в развлечениях и нарядах. Надо отдать должное господину Масуи, в данном случае он был совершенно чужд старозаветных, косных воззрений. Какую-то роль играло здесь и чувство жалости к Мацуко — он не забывал, что детей у нее нет, и единственным существом, на которое она может рассчитывать как на опору в будущем, окажется Марико. Состояние Масуи должен был наследовать его сын от первого брака. Поэтому справедливости ради Масуи считал себя обязанным предоставить жене возможность хоть пока пожить в свое удовольствие. А деньги, которые она при этом тратила, были для него такой мелочью, что и говорить о них не стоило. Вместе с тем за снисходительностью Масуи постоянно скрывалась угроза, немая и невидимая, но страшная, как торжественный и неумолимый судебный приговор. Можешь сколько угодно плясать, можешь кружиться в вихре удовольствий, но если малейшая тень падет на честь твоего мужа — пощады не жди! И Мацуко ни на секунду не забывала, что если она посмеет ему изменить, он, ни на мгновение не задумываясь, поднимется ночью с постели и, как паршивого котенка, вышвырнет ее за дверь. Сам Масуи, никогда не имевший дела с женщинами определенного толка, слыл в обществе человеком строгих правил. Уже одно это ко многому обязывало Мацуко, и она всегда была начеку, больше всего на свете боясь сделать какой-нибудь неверный шаг.