Лабиринт

— А знаешь, ведь Хуана по нашим масштабам можно считать довольно крупным помещиком. Как-то раз мы с ним разговорились, возвращаясь с собрания, и он рассказал мне, что его семья где-то под Кантоном владеет небольшим участком земли. Я спросил, каким же именно, и он ответил: «Да каких-нибудь шестьсот тёбу (Тёбу (или тё) =0,9917 га.)». Я опешил. «Ну а каких размеров еще бывают земельные владения в Китае?» — спросил я немного погодя. Оказывается, у средних помещиков — по две-три тысячи, а у крупных — по десять тысяч тёбу и больше. Да, это совсем не то, что у нас.

«И наряду с этим — миллионы безземельных крестьян,— подумал Сёдзо про себя.— Подобно черным тучам саранчи, огромные толпы бедняков передвигаются с места на место в поисках пропитания. Поэтому конфискация помещичьей земли и распределение ее между крестьянами — первое мероприятие, которое китайское коммунистическое правительство проводит в освобождаемых районах». И ему вспомнился разговор с Таруми, происходивший месяца три назад. Таруми был тогда в прекрасном расположении духа и разглагольствовал, повторяя свои парламентские выступления и упиваясь собственным красноречием.

— Есть люди, которые по-своему толкуют различие в масштабах собственности, существующее в разных странах,— сказал Канно вслух.— Они не хотят признавать, что черт большой или маленький все равно черт!—И тут он сообщил Кидзу высказывания Таруми на сей счет. «Послушать такого знатока — получается, что и земельная теснота Японии, где владелец двадцати-тридцати гектаров земли — это уже солидный помещик, и скудость наших естественных ресурсов — чуть ли не благо для японского народа. Из этого они делают далеко идущие выводы. Логика у них простая. Какие-де могут быть разговоры о господстве буржуазии и помещиков в Японии? Пустая болтовня, подражание загранице! Есть ли у нас капиталисты? Есть. Но их ведь всего два ³³. А аристократов и вовсе один — тот, что живет за мостом Нидзюбаси³⁴. Так стоит ли копья ломать и рассчитывать на какие-то серьезные волнения в стране? Вот как рассуждает Таруми,— говорил Сёдзо. Он сидел, заложив ногу на ногу, и потирал указательным пальцем подбородок.— А ведь аристократ этот столь крупный помещик и капиталист, что перед ним те двое — щенки. К тому же для японцев он то же самое, что римский папа для католиков.

— Да. И это, между прочим, осложняет дело и тормозит приближение развязки. А знаешь, для такого типа, как Таруми, это в общем было здорово сказано,— засмеялся Кидзу и, улыбаясь, спросил:—Ну а твой здешний аристократ, с точки зрения масштабов Таруми, крупный собственник?

Разговор этот приятели продолжали, быстро спускаясь по пологому склону, поросшему невысокой травой. Они обогнули главное здание — высокое деревянное строение под четырехскатной крышей, строго выдержанное в стиле загородной виллы, постояли у того крыла, где находилась комната Сёдзо, и затем снова взбежали наверх.

— Много у него денег? — продолжал расспрашивать Кидзу.

К его обычной бесцеремонности примешивалась теперь назойливость репортера.

Вопрос этот заставил Сёдзо задуматься. Он лишь недавно стал понемногу знакомиться с делами этой семьи и был удивлен, что она так стеснена в средствах. Жена виконта не тратила ни гроша сверх годового бюджета, точно рассчитанного и строго контролируемого домоправителем. Они вечно нуждались в наличных деньгах, словно какие-нибудь мелкие служащие, живущие от получки до получки. Нередко случалось, что в доме не нашлось бы и десяти иен. Однако это не мешало супругам тратить большие деньги на подарки и на всякие дорогие безделки, необходимые для поддержания достоинства дома Ато. На ярлыках купленных вещей, которые доставляли из универмагов и от ювелиров, зачастую значились изрядные цены: тысяча иен, две тысячи и больше. Словом, пресловутое «достоинство» здесь ревностно оберегали и денег на это не жалели. Виконт Ато каждый свой расход старался оправдать необходимостью поддерживать светские связи. Между ним и домоправителем шла непрерывная и упорная глухая финансовая война. Старик Окамото зорко стоял на страже хозяйского добра, оберегая его от самих хозяев. Виконту приходилось отчитываться за каждую чашку кофе, выпитую в Клубе пэров. Не избавлена была от строгого финансового контроля и виконтесса. Когда она выезжала в город за покупками и где-нибудь по пути съедала в кафе порцию осакадзуси ³⁵ или мороженого, бдительный домоправитель всегда узнавал о таком мотовстве. «Сопровождать госпожу приятно, но до чего же противно, когда старик начинает потом выспрашивать, где были, что ели да сколько истратили»,— жаловалась горничная Кину.

— Говорят, у виконта несколько десятков миллионов, но выходит, что богач не он, а его управитель,— заключил Сёдзо свой рассказ о материальных делах виконтов Ато.

— Такую картину можно наблюдать, кажется, во всех знатных семьях,— заметил Кидзу.

— Возможно. Но в роду Ато — это, так сказать, традиция, освященная веками. Они, или, вернее, их казначеи, всегда были ужасными скаредами. Я убедился в этом, разбирая архив.