Лабиринт

Кидзу сказал правду. Посещая со своим коллегой злачные места и выпивая с ним, он и в самом деле не- задавался вопросом, откуда у его коллеги берутся деньги, а лишь завидовал, что Сугита так широко и свободно их тратит. Однако от пристального взгляда приятеля Кидзу стало не по себе, и он осекся. Черт его дернул так развязно ответить. Не выдал ли он себя? Ведь, с точки зрения Канно, ему не следовало так снисходительно относиться к сомнительным источникам дохода. Чего доброго, Канно заподозрит что-то неладное, начнет присматриваться и поймет, как переменился его друг за последнее время. А этого Кидзу не хотел.

Сёдзо достал еще одну сигарету, постучал одним концом о край стола и закурил. Кидзу был недалек от истины. Канно действительно почувствовал, что за несколько месяцев, которые они не виделись, в его товарище произошла перемена и он теперь не похож на прежнего Кидзу. Появились у него новые жесты, новое выражение лица, и чувствовалось, что он чего-то не договаривает, совсем другой человек. Это не располагало к излишней откровенности. Сёдзо решил не допытываться, но все же твердо сказал:

— Операцию следует поручить настоящему окулисту. Кстати, а какой именно Китай господин Сугита намерен вовлечь в тройственный союз? Гоминдановский или коммунистический? Ведь они оба входят в единый антияпонский фронт и сейчас начинают как будто активно сотрудничать друг с другом. Если одной из сторон тройственного союза должна быть Россия, вопрос этот становится очень серьезным.

— Это верно, трудности тут, несомненно, будут,— ответил Кидзу и, внезапно приподнявшись в шезлонге и вытянув вперед шею, быстро спросил: — А что стало с тем парнем — Хуаном?

— Не знаю, наверное, возвратился в Китай.

— Уже сколько лет о нем ни слуху ни духу. А помнишь, ведь это он первый познакомил нас с историей китайских коммунистов.

— Поэтому ты сейчас о нем и вспомнил?

На сходках тайной студенческой организации RS, в которых Сёдзо участвовал с первых дней поступления в университет, присутствовал и учившийся в Японии студент-китаец Хуан.

Он говорил, что японский народ держат в заблуждении относительно Китая, и прежде всего по коренному вопросу— о том, что в Китае существуют два правительства, ибо теперь есть два Китая — гоминдановский и коммунистический и каждый из них имеет свое правительство. Но от народных масс Японии это тщательно скрывают. От Хуана они впервые услышали такие имена, как Мао Цзэ-дун, Чжоу Энь-лай, Чжу Дэ, которые были под строжайшим запретом и о которых ни разу не обмолвилась ни одна японская газета.

От него же они впервые узнали о событии, которое потрясло их воображение,— в невиданном в истории героическом переходе народа с юга на северо-запад страны. В этом переходе участвовали десятки тысяч мирных граждан всех возрастов, даже глубокие старики и малолетние, дети; за год с небольшим люди прошли пешком около десяти тысяч километров. Оставив свою опорную базу на юге провинции Фуцзян, крупные соединения китайской Красной армии выступили в поход. Вместе с ними устремились многие тысячи мужчин и женщин, стариков и детей. Прорвав окружение гоминдановских войск, они лавиной двинулись на северо-запад. С упорными боями они продвигались вперед. Чтобы миновать укрепления и огневые точки противника и спасаться от воздушных бомбардировок, им приходилось все время избирать труднейшие обходные пути. Они перебрались в верховье реки Янцзы, чуть не ползком перевалили через горы Тай-сюэшань и, пройдя вдоль тибетской границы, сосредоточились наконец в опорной базе на стыке провинций Шэньси и Ганьсу.

От Хуана студенты узнали также, что территория контролируемая этими силами, не уступает по площади всей Японии, а ее население составляет свыше ста миллионов человек.

— Рассказы Хуана и в самом деле явились для нас полным откровением,— заметил Сёдзо.— А нынешнее сотрудничество гоминдана с китайской компартией! Пусть даже это акт временный, но он очень знаменателен, и многим не мешало бы над этим задуматься. Не так ли?

-— Да... Они, очевидно, более дальновидны, чем нынешние японские политики. Они стоят на почве фактов и no-i ступают сообразно требованиям действительности. Вообще китайцы в большей степени реалисты, чем японцы,— это, пожалуй, одна из их национальных особенностей. Взять хотя бы того же Хуана...

Напомнив, каким блестящим полемистом был молодой Хуан и как он в своих пламенных речах, сопровождавшихся выразительными жестами, не оставлял камня на камне от иллюзорных утверждений так называемых японских китаефилов, Кидзу сказал: