Лабиринт

Как бы то ни было, Мацуко имела все основания считать себя счастливой. И теперь перед своими школьными подругами, которым она когда-то, выходя замуж, жаловалась на свою несчастливую судьбу, она, как ни в чем не бывало, на все лады демонстрировала свое благополучие: свой автомобиль, свои меха, свои драгоценности. Когда устраивался какой-нибудь благотворительный концерт, она, не задумываясь, брала на себя распространение двухсот-трехсот билетов. В общем она вела жизнь рассеянную, беспечную и довольно расточительную. Но иногда на нее вдруг находил стих бережливости. Подобно тому как отлично дрессированный зверь иногда вдруг обнаруживает свои прежние, казалось, забытые повадки, так и Мацуко внезапно превращалась в прежнюю генеральскую дочь из семьи, где привыкли считать каждую копейку. Она вдруг переставала бросать деньги на ветер и становилась почти скупой. Она проявляла вдруг интерес к домашнему хозяйству, начинала командовать на кухне, где обычно без-: раздельно господствовал повар, затевала переоборудование отопления, чтобы сократить расходы на электроэнергию, меняла что-то в комнатах служанок, строила особую кладовую для хранения продуктов. В эти дни она расхаживала по комнатам в простой домашней одежде, с огромной связкой ключей у пояса. Здесь были ключи от кладовых, от погребов, гардеробов, буфетов, комодов, шкафов и множество других. Она становилась похожей на знаменитую Клару Бор, американскую киноактрису, подвизающуюся в ролях почтенных фермерш. Уже одно это было свидетельством дурного вкуса и вызывало нападки прежде всего со стороны Мидзобэ, картины которого она в это время переставала покупать, и со стороны жаждавшего стать писателем молодого сенсуалиста, которому она переставала давать деньги на его журнальчик. Но Мацуко лишь посмеивалась в ответ, морща свой мясистый выразительный нос и пренебрежительно кривя большой рот. Однако эти припадки скупости обычно длились не очень долго — месяца два, не больше.

Подобно тому как человек, пробудившийся от гипнотического сна, совершенно не помнит, что с ним было, в один прекрасный день Мацуко начисто забывала, как она еще вчера суетилась, хлопотала по хозяйству, наводила порядок и экономию, и все становилось на свои места. Болтавшаяся у пояса связка ключей в кожаном чехле с огромным серебряным кольцом снова переходила в твердые, надежные руки экономки. И Мацуко с особой силой ощущала тогда, насколько приятнее слыть щедрой дамой, выслушивать похвалы и иметь возможность хоть двадцать четыре часа в сутки тратить на удовольствия, чем без толку вмешиваться в кухонные дела, видеть вокруг себя кислые лица и слышать перешептывание слуг: «До чего же скупа стала хозяйка!»

Когда они на лето переезжали в Каруидзава, еще яснее становилось, что в характере Мацуко преобладает склонность к беспечной жизни. В Токио, как бы она ни была свободна, у нее все же находились какие-то обязанности, поскольку осью, вокруг которой все вращалось в доме, был муж. А здесь, на даче, главной целью и главным занятием становились отдых, развлечения. Помимо тех, с кем Мацуко и в Токио поддерживала знакомство, тут круг ее знакомых расширялся за счет иностранцев, к которым она чувствовала особое расположение. Таким образом, в Каруидзава Мацуко оказывалась еще более занятой, чем в Токио. Бесконечные прогулки, пикники, чаепития, званые ужины, танцевальные вечера, концерты — на все это едва хватало времени.

Канно и Кидзу появились в холле на даче Мацуи под вечер. Хозяйка и Марико только что возвратились с прогулки, хотя был уже девятый час. В компании иностранцев они ходили за полевыми цветами. На пышной груди Мацуко, обтянутой черным платьем, был приколот букетик алых цветов. Теребя его своей пухлой, но маленькой рукой, она сообщила, что Тацуэ ей передала, что встретилась сегодня со старыми друзьями. Сейчас в гостиной возник даже спор, явятся они или нет.

— Тацуэ, Мидзобэ-сан и я утверждали, что вы непременно придете, а Инао и Маки говорили — нет, не придут. Марико держала нейтралитет. Ну, Маки-сан, кто выиграл? Эх вы, оракул! Итак, за вами «Нью-Гранд»! — за-( смеялась Мацуко и, оставив в покое свой букетик, ткнула пальцем в плечо молодого литератора, сидевшего в плетеном кресле.

Все участники пари были в сборе и весело смеялись. Не смеялась лишь Марико. Сидя в уголке за широким столом, она чувствовала себя свободно за этой оградой и спокойно разбирала цветы. Их было множество: и в голубой кожаной сумке, и в свернутых воронками газетах,: и просто в охапках, брошенных на стол. Когда в холле раздался смех, Марико лишь на мгновение повернулась и, вытянув стройную детскую шейку, недоуменно взглянула на смеявшихся, потом чуть заметно тряхнула своими толстыми, тугими, как плети, косами.

— Так вы, значит, спорили на обед в «Нью-Гранде»?— развязно спросил Кидзу. Он был под хмельком от выпитого за обедом пива, которое почти все целиком досталось на его долю.— Вот замечательно! — воскликнул он и торжественно воздел руки к небу, как утром, когда похвалялся, что бросил курить.