Крыши наших домов

Собачонка все-таки поглядела пару раз на Татьяну, и ее взгляд был до удивления похож на взгляд хозяина. Она тоже, казалось, была недовольна присутствием Татьяны, и Татьяна тихо рассмеялась этому сходству.

— Дуреха ты все-таки! Ну, вильни, пожалуйста, хвостиком, очень тебя прошу.

Дверь за ее спиной открылась, и лесник вышел на крыльцо.

— Извините, — сказал он, — я вас и не признал сразу. Извините.

— Ничего, — сказала Татьяна. — Я тут с вашей псиной разговариваю. Не очень-то она у вас общительная.

— Лесовуха, — подтвердил тот. А собачонка уже вскочила, ушки торчком, мордочка вытянута — принюхивается, приглядывается, прислушивается.

Михаил Евграфович сел рядом с Татьяной.

— Ну, как вам здесь, в наших краях?

— Пока нравится. Вот только связь плохо работает. До ночи придется разговора ждать.

— Да, знаю... Хотите, подожду вас? Отвезу на своем автомобиле. (Он кивнул на телегу.) Я от заставы в двенадцати километрах всего, невелик будет крюк.

— Спасибо, — обрадовалась Татьяна. — Если вам не трудно...

— Чего ж трудного?

Она обрадовалась тому, что не надо будет ждать до утра, а потом идти в комендатуру и просить машину — все устраивалось само собой и очень просто, и хотя, конечно, скорость у одной лошадиной силы невелика, но утром она все-таки будет дома.

Когда во втором часу ночи дали Липецк, Татьяна спала на маленьком диванчике в комнате Антонины Трофимовны. Та разбудила Татьяну и сунула трубку. Липецк оказался словно бы рядом. Незнакомый женский голос тревожно повторял: «Алле, алле...»

Торопливо Татьяна сказала, кто она такая и почему звонит. Там, на другом конце, раздались всхлипывания и она догадалась — мать Емельянова плачет.

— Не плачьте, пожалуйста, — сказала она. — С ним-то все в порядке, а вот почему вы так долго на письма не отвечали?

Оказалось, мать Емельянова была в больнице, тут не до писем, а соседям запретила сообщать об этом сыну. Незачем ему расстраиваться. Теперь все позади — операция прошла хорошо, и в дом отдыха есть путевка. Говорила, и все время перебивала себя: «Ну, а он-то как? Как он там?»

Все!

Лесник и Антонина Трофимовна сидели за столом, друг перед другом. Когда Татьяна прилегла на диван, они сидели точно так же. Но теперь можно было ехать, и лесник встал. Она заметила, что он встал нехотя, как бы по обязанности, потому что обещал довезти ее до заставы.

— Спасибо, Антонина Трофимовна, — сказала Татьяна. Она подошла к женщине и, нагнувшись, поцеловала ее в щеку.

— Глупенькая, — усмехнулась та. — За что благодарить-то? Обыкновенное дело.

Но уже там, сидя на душистом сене, Татьяна все возвращалась и возвращалась в ее маленькую комнату позади почты — неуютную, плохо обставленную, похожую на временное жилье случайно оказавшегося здесь человека. Пожалуй, хорошим в этой комнате было одно — несколько птичьих чучел. Со шкафа в комнату словно бы стремился слететь черноперый глухарь; на тумбочке сидел и поблескивал пуговичными желтыми глазами то ли сокол, то ли другой горбоносый хищник, а на стенке, на веточке, сидел в красных штанах дятел...

— Это вы чучела делали? — спросила Татьяна.

— Я, — отозвался Михаил Евграфович. Он не садился на телегу и шел рядом.

Темные ночи еще не наступили, и небо над миром было серым; деревья, дорога — все было видно в этих странных северных сумерках. Татьяна поднимала голову и вглядывалась в одинокие, далекие звезды. Ей было странно все, что происходило с ней сейчас, — дорога, лошадь, поскрипывающая телега, собачонка, бегущая сбоку, серое небо, ночь, запах грибов и хвои, — а вся ее прошлая жизнь оказывалась где-то за тридевять земель от нее самой, будто даже была не ее жизнью, а какого-то другого человека. Теперь у нее были Дернов, домик среди сосен, небольшой огород, неожиданность узнавания совсем других людей. И эта дорога тоже была частью ее нынешней жизни.

— Михаил Евграфович, — окликнула она лесника.

— Что, милая?

— Вы давно... один?

— Три года.

— У меня отец остался один, — сказала Татьяна. — Я знаю, что ему плохо. Вы от кого письма ждете?

— Ни от кого.

— Но спрашивали же сегодня?

— Нет, — сказал лесник. — Я не писем, я другого жду.

— А-а, — сказала Татьяна, хотя так и не поняла, чего же он ждет. Она не любила неясностей. Ей надо было выяснить все и до конца. — Чего же вы ждете?

— Вот ты какая! — тихо рассмеялся лесник. — Все-то тебе надо знать.

— Ну, если секрет...

— Никакого секрета, милая, — грустно сказал лесник. — У нее муж был пьяница, понимаешь? Сбежала она от него куда глаза глядят. В погранзону сбежала, чтоб не приехал. Она одна, я один — вот и весь секрет.

— Вы что же, любите ее?

Они говорили об Антонине Трофимовне, ни разу не назвав ее по имени.

Лесник ответил не сразу.

— Я жену любил. Все-таки тридцать лет... А человек не имеет права быть одиноким, милая. Это против природы, вот как я тебе скажу. Да у тебя-то что, у тебя любовь, ты этого еще не поймешь.

— Пойму, — сказала Татьяна. Она вдумывалась в то, что сказал лесник, и вдруг почувствовала, как на нее нахлынула и потрясла всю острая тоска. Отец! Он-то столько лет оставался один ради нее!