Крыши наших домов

— Можно я поеду с ефрейтором Емельяновым? — спросила она. — Ему надо с матерью поговорить по телефону.

— Ему, Танечка, надо границу охранять, между прочим, — тихо ответил Дернов. — И вот еще о чем я забыл попросить тебя... Жить нам вместе всю жизнь. Но я очень прошу тебя: никогда не забирайся в мои служебные дела. Твое дело — вот. — Он повел рукой. — Дом. Все остальное касается только меня.

В самом тоне, каким это было сказано, содержалась уже не просьба, а крылся приказ, требование, и лишь тихий, сдержанный голос Дернова как бы смягчал этот приказ. Татьяна вскинула на него глаза.

— Вот как? Мне — дом, а то, что ты бессердечен с людьми, меня не должно касаться? Как ты думаешь, мне очень приятно через три недели слышать — Дернов жесток, Дернов несправедлив?

— Придется оградить тебя от влияния Анны Трофимовны.

— При чем здесь она?

— Не люблю сплетниц.

— Она не сплетница. Она за справедливость.

Дернов усмехнулся.

— А ефрейтор, по-твоему, ангел с крылышками? В первый же день включили дизель, дали на заставу ток — пробки полетели... Он решил меня прощупать. Подходит и спрашивает — что делать? — Дернов все усмехался; ему, видимо, доставляло удовольствие это недавнее воспоминание. — Я и ответил — переменить пробки, вот и все.

— Но...

— Я знаю, что делаю, Танюша, — сказал, поднимаясь, Дернов. — Капитан Салымов здесь дослуживает, спит и во сне видит спокойную жизнь в штабе отряда. А мне тут служить и служить, и если не будет настоящей дисциплины — все! Лучше мне тогда наниматься куда-нибудь ночным сторожем. И хватит об этом, Танюша.

— Нет, не хватит, — качнула она головой. — Ты не хочешь понять, что человек нервничает, значит, все у него валится из рук. А ты ему — взыскание.

— Жаль, — сказал Дернов и повторил: — Очень жаль. Значит, не поняла мою просьбу...

— Я никогда не пойму жестокости к людям. Но ты мне не ответил. Могу я поехать в поселок с ефрейтором Емельяновым?

— Нет, — сказал Дернов.

— Тогда я сама позвоню к нему домой, в Липецк, — стараясь сдержать злость, сказала Татьяна.

— А разве ты сама не жестока сейчас? — снова очень тихо спросил Дернов. — Я десять часов на ногах, прошел около двадцати километров — под дождем, по болоту, по сопкам... Или это не в счет, Танюша? Извини, но я пойду и лягу.

Она осталась за столом. Свет то загорался, то меркнул — это запускали дизель для прожектора. Татьяна не гасила керосиновую лампу. Когда электрическая лампочка начинала тускнеть, она придвигала «двухлинейку», но читать все равно не могла.

Дернов же уснул сразу, она слышала его мерное, спокойное дыхание. Значит, думала она, этот разговор никак не подействовал на него? Значит, он чувствует себя правым? Но где же тогда настоящий Дернов? Наверно, все-таки там, на заставе, потому что ему очень хотелось прикрикнуть и на меня! Татьяне снова показалось, что все начало рушиться. Так быстро!

Она взяла лампу и медленно прошла в соседнюю комнату. Дернов спал на спине, заложив руки за голову, у него было хмурое лицо, брови и губы двигались. Даже во сне он не отдыхал, а работал, куда-то шел, с кем-то разговаривал, на кого-то сердился... Но странная вещь — Татьяне не стало жалко его. Она все пыталась, все силилась понять: если он жесток к людям, откуда эта жестокость? Зачем она? Неужели нельзя делать то же самое дело, но мягко? Или он сам, не нуждающийся ни в жалости, ни даже в снисхождении к себе, требует того же от других? Или просто остался единоначальником, и голова пошла кругом от первой в жизни власти над горсткой людей, оторванных суровой необходимостью от родных домов, материнского тепла, девичьей ласки — всего того, что так необходимо каждому и каждодневно? Она села на край кровати — вдруг Дернов улыбнулся во сне и все его лицо разгладилось, стало мальчишеским и милым...

«Нет, — подумала Татьяна, — ничего не рушится. Просто его надо смягчать. Просто он еще ничего не понимает. Это должно пройти. Обязательно должно пройти. А вот если не пройдет...»

Когда на прикроватном столике загудела трубка, Дернов не проснулся. Трубку взяла Татьяна.

— Лейтенанта Дернова.

Ей не хотелось будить его. Он спал минут сорок, от силы сорок пять. Но надо было будить. Дернов сел, пошатываясь.

— Лейтенант Дернов слушает... Да, сейчас. Поднимайте тревожников.

Она не вышла проводить его. Она снова вернулась в комнату и снова взяла книгу. Часа через два позвонила дежурному — нет, лейтенант еще не вернулся, он на правом фланге.

Он пришел под утро. Татьяна спала за столом, положив голову на книгу, и лампа горела.

Дернов хотел перенести Татьяну на руках, — она очнулась, ничего не понимая спросонья: рассвет, горящая лампа, Дернов — все это еще никак не вязалось друг с другом, и ей надо было как бы перешагнуть из сна в явь, чтобы соединить рассвет, лампу и стоящего перед ней Дернова.

— Как тебя долго не было!..