Он открыл дверцу и спрыгнул с подножки. Лесник улыбнулся и пошел к нему, еще издали протягивая руку. Маленькая рыжая остроухая собачонка тоже двинулась рядом с хозяином, вежливо помахивая лисьим хвостиком.
— Лейтенант Дернов.
— Ну, а я лесник здешний, Кулагин моя фамилия. Значит, с прибытием вас.
— Спасибо. Вы к нам? Садитесь, подвезу.
— Нет, владения обхожу. А вас только через месяц ждали, после отпуска.
— Ничего, — сказал Дернов. — Некогда отдыхать. А здесь у вас красиво. То есть, теперь и у меня, конечно.
— Красиво, — согласился Кулагин. — Вы охотник?
— Нет, — признался Дернов. — Не случалось.
Татьяна тоже вышла из машины, и вдруг собака ощерилась, глухо зарычала и прижалась к ноге хозяина. Дернов невольно шагнул в сторону, чтобы успеть перехватить собаку, если она бросится на Татьяну. Кулагин, нагнувшись, погладил ее, и собака перестала рычать.
— Женщина, — объяснил Кулагин. — Как увидит женщину, рычит и пугается. Не привыкла к женщинам. Вы уж извините.
Он поздоровался с Татьяной.
— А вы что же, одни здесь? — спросила она. Кулагин молча кивнул и нахмурился.
— Счастливо доехать, — сказал он и пошел, собачонка затрусила впереди. Дернов взглянул на Татьяну. Она стояла красная, понявшая, что ее вопрос причинил этому человеку боль.
— Умерла у него жена, — объяснил водитель. — Года три или четыре назад. Так и живет бобылем.
— Ничего, — сказал Дернов. — Ты же не знала...
Они долго ехали молча. Очевидно, и водитель выговорился, и Татьяна устала или была подавлена собственной бестактностью. Просто не сообразила, что и в таких благословенных краях может случиться горе.
Ее начало укачивать, и она задремала, а очнулась оттого, что Дернов осторожно дотронулся до ее плеча и тихо сказал:
— Просыпайся, Танюша. Приехали.
3. Тишина
Галя нервничала, то и дело поглядывая на окно и прислушиваясь, — но было тихо.
— Как трудно, — через силу улыбнулась она. — Мне хочется выйти.
— Пойдемте, — поднялась Татьяна. — Сейчас уже темно, все равно ничего не увидите. А на воздухе легче, это я по себе знаю. Первое время тоже: как тревога, выйду и хожу взад-вперед.
Было холодно; снег, выпавший вчера, лежал на земле белыми пятнами, будто кто-то неровно расстелил простыни. Галя зябко сунула руки в рукава пальто. Она не спешила сойти с крыльца, стояла и снова прислушивалась, но кругом была глухая, закладывающая уши тишина.
— Страшновато, — сказала она. — Как будто нас двое на всей земле.
— Это проходит, — кивнула Татьяна. — Мне тоже было страшновато. Человек привыкает ко всему, и к тишине тоже. Когда я приезжаю в Ленинград, у меня первые дни от шума болит голова. Вот тогда и начинаешь ценить эту тишину.
Очевидно, на заставе открыли дверь, и тишина сразу кончилась. В морозном воздухе каждый звук казался звенящим, как стекло. На заставе слушали последние известия, и голос диктора вырвался в ночь, в темноту. «Хлеборобы Украины, несмотря на трудные погодные условия, досрочно выполнили план сдачи зерна государству... Новый конверторный цех на Липецком металлургическом заводе дал первую сталь... Хорошими производственными успехами отметили День рыбака моряки дальневосточного рыболовного флота. За две недели осенней путины ими добыты сверх плана много тонн сайры, окуня-терпуга, минтая...» Голос уже гремел. Татьяна подумала: что́ сейчас должна испытывать Галя? Точно такое же было и с ней самой, когда она в первый раз ждала Дернова, а по радио передавали новости. Тогда ее поразила эта неожиданная связь людей и событий: ее муж, лейтенант Дернов, там, на границе затем, чтобы люди спокойно собирали хлеб, варили сталь, добывали рыбу... Сейчас все повторялось, только уже не с ней, а с Галей.
— Вам странно сейчас, наверно? — спросила Татьяна.
— Что странно?
— То, что вы — здесь, а там — все наше государство?
— Мне не странно, — тихо и устало произнесла Галя. — Уж лучше радио, чем тишина. Не знаю, как это можно привыкнуть к ней...
Татьяна покачала головой. Нет, тишина — это еще не самое главное, к чему здесь приходится привыкать долго и трудно. Куда трудней привыкнуть друг к другу.
...Первая обида была нелепой. Еще более нелепым оказалось то, что ее нанесла Дернову Татьяна. Если подумать — пустяковая в общем-то история, а вот поди ж ты — запомнилась, и, вспоминая ее годы спустя, Татьяна начинала покусывать губы.
Дернов пришел домой с большой охапкой люпинов. Люпины росли на месте старого, заброшенного картофельного поля. Он нарвал этот букет, возвращаясь со стрельбища, и церемонно, с шутливой старомодностью шаркнув ногой, преподнес цветы Татьяне.
— Господи, — сказала она. — Терпеть не могу люпины. Сорняк.
— Ну, — спокойно сказал Дернов, — не можешь так не можешь.