Крыши наших домов

— Знаю. Лентяй. Это уж, как говорится, от природы.

— Нет. С детства не был приучен. Интеллигентная семья, бабушки да дедушки. Многолетнюю отвычку сразу не преодолеть. И если я дал ему работу по душе...

— За клумбочками ухаживать? — сердито спросил Дернов.

— Кто-то должен и за клумбочками, — сказал Кин. — А вы знаете, что от клумбочек он пошел и на огород и вообще...

— Вот именно — вообще! — усмехнулся Дернов. — Вчера отрезал сержанту: никогда полы не мыл и учиться этому делу не собираюсь. Вообще!

— Вымыл же все-таки.

— После того, как я его пригласил... для беседы. Слушайте, лейтенант, неужели вы еще не понимаете, чего я от вас хочу?

— Понимаю. Но мы можем делать одно дело разными путями.

— Не можем, — опять рубанул Дернов. — В нашем деле разных путей нет. Есть уставные требования, и, уж простите, жить мы будем по ним. Вы и я.

Татьяна слышала, как хлопнула дверь. Ей стало нестерпимо обидно: этот славный парень, лейтенант Кин, теперь может подумать о Дернове бог знает что.

Уже потом, через месяц, Дернов начал говорить своему заместителю «ты», и понятно почему: Кин работал не меньше, чем сам Дернов, а для Дернова только это было, пожалуй, единственным измерением истинной человеческой ценности.

Сейчас, когда невольно, быть может, разговор зашел о нем, о ее муже, Татьяна хотела объяснить, что Кин, наверно, до сих пор не понял его. Она знала и то, что первую поблажку за все эти месяцы Дернов дал лейтенанту сегодня: все-таки приезжает невеста, ладно, пусть отдохнет, справимся вдвоем с прапорщиком... Ей не хотелось рассказывать о том, что сама не раз ссорилась с Дерновым, когда видела какую-нибудь жестокость, без которой вполне можно было бы обойтись. Не жестокостью, в конце концов, нужно «вытряхивать гражданскую пыль», — его слова, которые он произносил даже с некоторым презрением к этой «пыли»... Ладно, об этом как-нибудь потом, после.

...Хриплый гудок телефонной трубки был неожиданным, и Галя вздрогнула. Татьяна сидела к трубке ближе других и, подняв ее, нажала кнопку.

— Дай Кина, быстро, — сказал Дернов, и уже по его тону можно было догадаться: что-то случилось.

Потом Кин схватил ремень с кобурой и пистолетом, сорвал в прихожей куртку и успел крикнуть: «Вы тут подождите меня...» — дверь захлопнулась.

— Это что? — испуганно спросила Галя.

— Это почти каждый день и каждую ночь, — сказала Татьяна. — Скорее всего, лоси нарушили систему. У них сейчас гон. А так, выдра проползет — тревога, медведь — тоже тревога... Придется привыкать, Галочка. Вон, смотрите.

Она подошла к окну; Галя встала за ее спиной. Было видно, как солдаты занимают места в машине; потом они увидели Кина — он бежал и прыгнул в машину уже на ходу...

— Будем сидеть, пить чай и ждать. Мы должны быть чем-то похожи на кошек, Галочка. Вот кто умеет ждать!

— Вы завидуете кошкам?

— Иногда завидую. Это когда приходится очень долго ждать.

Галя подошла к открытому чемодану, достала шерстяную кофточку и набросила на плечи. «Так натоплено, а ее знобит, — подумала Татьяна. — Нервничает». Протянув руку, она положила ее на руку Гали.

— А знаете что? По-моему, когда долго ждешь, значит, действительно любишь...

Тогда, после той удивительной и странной белой ночи на Неве, все происходило с той же странной и удивительной быстротой, и она до сих пор помнила это ощущение какого-то необыкновенного полета, когда нет времени ни оглянуться, ни поглядеть по сторонам.

В загсе Дернов предъявил свои документы. Никаких разговоров на тему «положено обождать установленный срок» не было. Они могли расписаться завтра. Прямо из загса они пошли домой, на канал — отец уже приехал и, когда они вошли, приподнялся на диване.

— Познакомься, папа, — сказала Татьяна. — Это... это мой муж.

Одинцов медленно, словно не расслышав как следует, протянул руку незнакомому человеку и ничего не сказал. Он только встал и отошел к окну. Татьяна видела его спину, затылок — отец стоял и глядел на улицу, на канал, будто бы там происходило нечто такое, что интересовало его сейчас больше всего на свете. Татьяна подошла и прижалась лицом к его плечу.

— Все же будет хорошо. Почему ты молчишь?

— Просто не таким я представлял себе этот день, дочка. — Он повернулся и так же медленно отстранил Татьяну. Теперь он глядел на Дернова. — Что ж, молодой человек у нас жить будет или собирается куда?

— Собираюсь, — кивнул Дернов, — далеко.

— И ты с ним? — спросил отец.

— И я, — не сказала, а как бы выдохнула она.

Трудные минуты, трудный разговор. Но через него все-таки надо было перейти — нет, не перейти, а тоже перелететь, потому что ощущение полета все равно не терялось.

— А ты обо всем подумала?

— Да.

— И... и обо мне тоже?

Впервые у него дрогнул голос.

Дернов стоял молча; он словно бы ничем не хотел помочь Татьяне в этом трудном разговоре с отцом. Да и чем он мог помочь?

— И о тебе, папа. Но сейчас я не могу иначе.

— Сядем, — сказал отец. Молчание было долгим и тягостным, и отец не выдержал его первым. — Если тебе хоть на один день будет плохо, дочка, приезжай. Ни словом не упрекну. Ты поняла?

— Зачем же вы так, сразу, о плохом-то, Иван Павлович?