Крыши наших домов

«Ладно, — решил Жильцов, — зайду позже». Ему хотелось наконец-то очутиться дома, вымыться, влезть в пижаму, лечь на свой диван, вытянуться и еще раз, уже неторопливо, подумать обо всем. «И Вам, и мне надо время, чтобы заглянуть в самих себя». Он не рассердился на Людмилу — он был благодарен ей. Конечно, она права... Не надо было только убегать, наверно. Ему было горько улетать, так и не увидев ее напоследок.

Он открыл дверь и вошел в свою квартиру. Мать и Коля не знали, что он прилетит сегодня, иначе бы ждали, конечно. Колькина раскладушка стояла на кухне — должно быть, он и спит здесь. Жильцова обрадовало, что в квартире был теплый запах обжитого. Обычно, когда он возвращался из командировок, его встречал запах запустения и пыли.

В комнате было чисто прибрано, в шкафу висели мамины вещи, ее теплый халат, на подоконнике стояли цветы — раньше их не было, должно быть, она купила их уже здесь. В холодильнике он нашел какие-то пакеты с едой, свой любимый холодец и бутылочку сухого вина — значит, все-таки мать готовилась к встрече. И огорчится, что не успела приготовить пирог с капустой. «Ты всегда появляешься на день раньше». — «Просто тебе всегда не хватает одного дня...»

Он улыбался, переходя из кухни в комнату, из комнаты в кухню, улыбался тому, что его ждали, что, сидя за этим столом, двое дорогих ему людей — мать и друг — говорили о нем и что именно так должно быть в нормальной жизни. Все правильно!

Потом он услышал какой-то грохот на лестнице и открыл дверь. Кокорев, уже в тренировочном костюме, катил вниз тележное колесо и смутился, увидев Жильцова:

— Вы уже дома?

Вопрос был, конечно, нелепым.

— Расчищаешь хозяйство? — спросил в свой черед Жильцов. — Давай отволоки его куда-нибудь и заходи.

Кокоревское колесо загромыхало по ступенькам дальше, и Жильцов не стал закрывать дверь. Зачем закрывать, если сейчас Кокорев откатит это колесо и зайдет посидеть — просто так, как обычно все они ходят друг к другу в этом доме…

ТАТЬЯНИН ДЕНЬ Повесть

1. Белая ночь

Оказывается, не всегда можно любить осень.

В этих местах осень была совсем не похожа на обычную, к которой Татьяна привыкла — с моросящими ленинградскими дождями и медленными листопадами, когда кажется, что по каналу Грибоедова кто-то пускает тысячи желтых корабликов. Хорошо было ходить по Летнему саду и смотреть, как накрывают деревянными ящиками статуи, а над всем садом плывет, плывет горьковатый запах дыма — жгут палый лист, и чуть грустно становится на душе, но это не опасная сердцу грусть, — так, обычное осеннее настроение, свойственное, пожалуй, каждому.

Здесь все было иначе. Холода наступали в конце августа, а уже в сентябре лес становился прозрачным и молчаливым, из него уходили птичьи голоса... Временами начинал сыпать снег, и странно было видеть, как из-под него торчат бурые шапки подосиновиков. Зима наступала уверенно и быстро, и в конце сентября кончалась Татьянина работа. Она оставалась без нее на целых семь месяцев.

Конечно, финнам было хуже. Когда они собирали свое имущество и грузили на катер, лица у них были хмурые, и прощались они с нашими сплавщиками тоже хмуро. Не каждый найдет там, у себя дома, какую-нибудь работу, вот и придется растягивать на семь месяцев то, что заработано с весны.

Сплавщики вытаскивали на берег лежни, разбирали будки-киоски над водой, в которых работали наши учетчики и финские приемщики леса, и река оголялась, становилась незнакомой и неуютной. Вдоль берегов в тихих местах из окрепшего льда поднимались стебли мертвого тростника. Дикие утки уже не садились здесь; не плескали на перекатах стремительные серебристые хариусы, и только где-то далеко в лесах начинали кричать лоси. В эту пору они опасны, и начальник заставы капитан Дернов боялся за жену, поэтому на работу и с работы она ходила с пограничным нарядом.

Солдаты уже успели проложить «дозорку» вдоль занесенной снегом контрольно-следовой полосы, Сейчас на снегу виднелись извилистые дорожки — это пробегали белки. Здесь — прошел заяц. За многие годы жизни на заставе Татьяна научилась разбирать всякие лесные следы и голоса, и только однажды растерялась, увидев отпечатки босых ног ребенка. Дернов, узнав об этом, побледнел, а на следующий день ушел в лес с солдатом-сибиряком. Татьяна слышала далекие выстрелы. Домой, на заставу, Дернов пришел, неся убитую росомаху.

В тот день, когда уехали финны, Татьяна возвращалась тоже вместе с нарядом и сама несла свои вещи. Старший наряда шагал впереди, метрах в пятнадцати от нее, другой солдат — на таком же расстоянии сзади. Она подумала, что через два месяца эти ребята уедут с заставы, их сменят новые, и надо будет привыкать к новым. А в Ленинград ей не уехать, пока не кончится осенняя инспекторская проверка: в такие дни Дернов особенно нервничал, и она не могла и не хотела оставлять его одного.