Крыши наших домов

Жильцов вел машину не по прямой, а по незримой дуге, с тем чтобы оказаться впереди судна. Впрочем, теперь они хорошо видели, что это был катер — большой, с крытым верхом и широкой кормой.

— Передавай, — сказал он Кокореву, даже не заметив, что обращается к нему на «ты». — Цель вижу хорошо, иду на сближение.

За катером вытянулся белый хвост — там тоже прибавили скорость. Жильцов негромко засмеялся: ах, мальчишечки, неужели думаете уйти? Он повел машину на снижение — катер и вертолет сближались.

— Давай, Женя, — сказал Жильцов.

Он не видел сигнальных ракет, которые выпустил Каланджи. Он видел, что катер прет и прет по прямой, как прежде, и снова зашел на него.

— Покажи им пулемет, Женя. Если со второго захода не остановятся — давай трассирующими по курсу.

Стрелять не пришлось. На катере выключили мотор, и Женька сказал:

— Ну вот и паиньки.

Он дал еще две ракеты — направление движения, и катер словно нехотя тронулся в сторону берега.

— Их там трое, — сказал Кокорев, — и никаких опознавательных знаков.

— Вижу, — ответил Жильцов.

Он подумал, что летать придется минут сорок, пока катер не подойдет к берегу и его не возьмут пограничники. Внезапно катер снова развернулся и снова начал уходить в море.

— Что они там, с ума сошли? — сказал Кокорев. — Не понимают, что ли?

— Понимают! — усмехнулся Жильцов. — Они не глупее нас с тобой.

«Конечно, они понимают, что им уже не уйти, — думал Жильцов. — Но все-таки решили рискнуть: вдруг на вертолете не хватит горючего?» Он провел машину над самым катером и, обогнав его, зашел снова.

— Можно пугнуть его, командир?

— Пугни. Только аккуратненько.

Теперь он пролетел справа от катера, и Женька дал очередь трассирующими далеко по курсу.

— Ну как?

— Поворачивают, — хмыкнул Женька в переговорное устройство. — А я-то их еще паиньками назвал.

Больше там, на катере, не пытались уйти. Катер неторопливо шел к берегу, и в самой этой неторопливости для Жильцова тоже был свой смысл. Ждут все-таки... Ничего, голубчики, и горючего хватит, и нервная система у нас тоже в порядке.

— Передавай координаты, — сказал он Кокореву. — Пусть туда подошлют наших зеленых.

Потом они смотрели, как катер остановился возле прибрежных камней, — дальше, к самому берегу ему уже было не подойти: там начиналась отмель. Видели, как машина с «тревожниками» вышла к самой кромке воды. Несколько пограничников ступили в воду и пошли к катеру. И только лишь тогда, когда они поднялись на катер, Жильцов отлетел и пошел на снижение.

Ему опять надо было посидеть хоть десять минут — неподвижно, закрыв глаза, ни о чем не разговаривая и ни о чем не думая. Снова он чувствовал, как все тело сковывает странная усталость, будто после долгого-долгого бега.

Он посадил машину прямо на берег, на мокрый песок, и закрыл глаза, а перед ними все плясал катер и еще какие-то белые пузырьки.

— Из машины не выходить, — сказал он. Потом было небытие, сон. Он не знал, сколько времени просидел так. Когда он очнулся, прямо перед собой увидел испуганное лицо Каланджи.

— Тебе плохо? — спросил Женька. — Выпей кофе.

— Давай, — кивнул Жильцов. — Как там, у зеленых?

— Да вон они, уже в машину садятся, — сказал Кокорев. — Вместе с задержанными.

Жильцов глотнул теплый кофе. Все! Теперь все. Он отдохнет еще немножко. Женька продолжал глядеть на него круглыми испуганными глазами, и Жильцов, усмехнувшись, спросил:

— Что, думаешь, я уже выработал ресурс[2]?

Кокорев услышал и обернулся. Женька начал кипятиться: «Да брось ты, летаешь, как молодой бог!» — а у Кокорева глаза стали тревожными и печальными.

— Ладно, — усмехнулся Жильцов. — Пора, братцы, домой...

10. Письмо

— Вы заходите, заходите, — сказала Екатерина Павловна, отступая в глубь коридора. — Людмилы нет дома, но она оставила письмо.

Жильцов вошел в комнату Людмилы, еще не понимая, куда она так срочно могла уехать на ночь глядя и для чего понадобилось писать письмо. Екатерина Павловна взяла с полки, протянула ему конверт и вышла.

Жильцов начал читать торопливо, даже с каким-то испугом, с предчувствием чего-то непоправимого. Письмо было длинным. Он с трудом заставил себя читать медленнее, потому что ничего не понимал. Глаза только скользили по строчкам, а суть никак не доходила до его сознания.

«Алеша!

Сейчас ночь. Я слышала, как Вы улетели, и не могу заснуть. Сижу на кухне и все думаю, думаю — о Вас и о себе. Вы прекрасно знаете, что Вы для меня уже близкий человек, и я знаю, чувствую, что заняла какое-то место и в Вашей душе. Но хочу повторить: я испугалась, как это быстро произошло. Люди, конечно, имеют право на ошибки, но я уже боюсь ошибок и боюсь, что когда-нибудь Вы скажете мне: «Это была ошибка». Пожалуй, впервые я поступаю вот так — не как зовет сердце, а как требует разум.