Завтра я уеду к одной своей подруге и пробуду у нее недели две. Когда я вернусь, Вы уже улетите домой. Не обижайтесь! И Вам, и мне надо время, чтобы заглянуть в самих себя. Каждому из нас отведена своя доля чувств, и мы не имеем права тратить их. Скажу определеннее: я не могу и не хочу быть в Вашей жизни случайностью — случайной встречной, случайным чувством. То же самое относится и ко мне...
Уезжать мне сейчас очень трудно, но вовсе не из-за ноги. Я хочу видеть Вас, ходить с Вами, разговаривать, узнавать и радоваться.
Да и на работе без меня, говорят, не все ладится. Так что ехать мне сейчас очень тяжко.
А Вы, оказывается, скрытный человек, Алеша. Тойво Августович рассказал, что у Вас из-за меня неприятности, будто бы Курлихин написал на Вас жалобу, — а Вы мне ни слова... Нет, вы не скрытный. И спасибо Вам, что Вы не поверили тому, что Курлихин написал обо мне. Спасибо за то, что промолчали. Вы заставили меня поверить в Вас и этим молчанием.
Я радуюсь тому, что у Вас есть настоящие друзья, в том числе и этот славный мальчик Женя. На днях он был у меня, притащил огромный букет — от Вашего имени! — и говорил только о Вас. Я поняла, что Вы здесь ни при чем, и только радовалась этому доброму человеку, который все время рядом с Вами. Не ругайте его! Он так хотел, чтобы я думала о Вас лучше, чем думаю сама.
И еще раз прошу: не: обижайтесь на меня, на этот скоропалительный отъезд, почти бегство. Поверьте, так лучше и для Вас, и для меня. Пожалуй, даже больше для Вас. Сколько лет Вы были один, потому что пережили большую любовь и не могли забыть ее? И вдруг — случайная, в сущности, встреча... Может ли она сразу перечеркнуть все? Я думаю, что нет.
Я словно бы вижу, как Вы читаете это письмо и хмуритесь. Не хмурьтесь, хороший Алешенька! Я моложе вас, но, наверно, многое понимаю лучше — уж простите эту самонадеянность. Теперь уже я буду ждать Ваших писем и все время бегать на почту.
Как бы там ни было, а я все равно буду благодарна судьбе за то, что она познакомила меня с Вами и лишний раз доказала, что в этом добром мире куда больше настоящих людей, чем плохих. Хотя бы за это можно я Вас поцелую на расстоянии?
11. Колесо
С аэродрома он позвонил домой — никто не ответил. Мать и Коля Бусько, наверно, с утра уехали за грибами. Можно было не спешить. На той же «санитарке», которую по-прежнему использовали не по назначению, он вместе с Кокоревым поехал в эскадрилью. Женька и Самохвалов остались у машины...
Теперь у ног стояли не только их «командировочные» чемоданчики. Тут же была большая картонная коробка, в которой лежала вся «литература» за месяц, — один досужий штурман вычислил, что каждый экипаж привозит из командировки в среднем около двадцати килограммов всяческой писанины.
В машине больше никого не было, и Кокорев спросил:
— Вы что-нибудь знаете о моей дальнейшей судьбе, командир?
— Знаю, — кивнул Жильцов. — Сегодня мы приводим себя в порядок. Вы даже сможете пойти куда угодно без всякого разрешения. Полная свобода до завтра!
— А потом?
— Вы же знаете, Володя, — впервые называя Кокорева по имени, тихо сказал Жильцов, — у меня есть штурман, мой друг, с которым я летаю несколько лет... Единственное, о чем я могу попросить командира, — это, чтобы мы оказались в одном звене.
«Конечно, могу попросить, потому что он вовсе не плохой парень», — думал, отвернувшись к окошку, Жильцов. Окошко было замазано белой краской, но кто-то сцарапал краску, и Жильцов снова видел свой город, ничуть не изменившийся, только деревья успели пожелтеть. «Он неплохой парень, малость разболтанный, это есть, но это пройдет. Должно пройти. Если человек хоть раз в жизни на всю катушку почувствовал свою ответственность, это становится началом».
Командира эскадрильи не было. Его вызвали в округ. Пришлось идти к майору Юркову.
Начальник штаба выслушал рапорт, протянул Жильцову короткую, сильную руку и посмотрел на него как бы сверху вниз:
— Похудели. Отпуск вам подписан со следующего понедельника. Тому заявлению на вас решено хода не давать. Хотя я согласен с полковником Линьковым. Незачем вам было лезть в чужие дела.
Он был по-прежнему сух и словно бы выстреливал в Жильцова короткими фразами. Спрашивать его о новостях в эскадрилье просто не хотелось. Жильцов прошел по коридорам — всюду было пусто, двери оказывались закрытыми, только в лекционном зале лейтенант Круглов, помначальника политотдела по комсомолу, разрисовывал с двумя солдатами стенгазету и, увидев Жильцова, выскочил в коридор:
— Тебя можно поздравить? Говорят, чистое было задержание.
— Кого мы задержали, не знаешь? — спросил Жильцов.
Лейтенант засмеялся:
— Не знаю. Если наградят — значит, задержание было стоящее, нет — рыбаки-любители... Впрочем, я слышал, туда направили водолазов. Пошуруют на дне — может, твои знакомые успели что-нибудь выбросить за борт...