Кровавые девы

Узкое, обрамленное длинными прядями белых волос лицо вампира оставалось спокойным, но его взгляд словно бы исполнился бесконечного сожаления.

– Уж лучше пусть тот и другой держатся своего пути. Когда кто-то из них пробует переступить эту черту, все неизменно заканчивается болью, а порой и куда худшими бедами. Госпожа, госпожа…

Лидия, вздрогнув, открыла глаза и поняла, что ее едва не унесло во тьму гораздо глубже, чем сон, в бездну, откуда уже не вынырнуть на поверхность.

– Потерпите, не засыпайте, – мягко сказал Исидро. – Сюда вскоре придут.

– Который час?

– Начало пятого.

– У меня сотрясение мозга, не так ли? Поэтому со сном и нужно подождать? – спросила Лидия.

– Какое-то время.

Исидро вновь погладил ее по лбу. Ледяная ладонь, когти – словно из стекла и стали…

– Я бы оставил вас в доме, наверху, однако мне не понравилось, как вы дышите, да и вообще за вами следовало присмотреть. Оба князя-вампира покинули Петербург, а оставшиеся – сущий сброд. Студенты, бывший священник, бывший сотрудник Третьего отделения… «птенцы», ненавидящие и хозяина, сотворившего их, и хозяина, рвущегося к власти над этим несносным городом, где ищут убежища только самые слабые.

Тело Лидии сделалось странно легким, будто во сне.

– А вы сделали бы меня «птенцом», чтобы спасти от смерти? – спросила она.

– Нет, – отвечал дон Симон, взвешивая на ладони прядь ее рыжих, как обожженная глина, волос и словно смакуя их прикосновение. – За это мне не сказал бы спасибо ни Джеймс, ни вы сами.

– Потому что вампиры не любят?

– Нет, отчего же, знавал я и тех, кто любил, – проговорил Исидро. – Дело не в том, госпожа. Я не творю «птенцов» вот по какой причине: рука их – твоя рука, сердце их – твое сердце. Что бы ни пережил, что бы ни испытал «птенец» в жизни – радости, беды, соития, измены, охлаждение сердца, – все это хозяин воспринимает словно переживаемое им самим, снова и снова. Кое-кто из хозяев наслаждается этим. Для них это триумф сродни человекоубийству. Я же нахожу отвратительной и власть, и… осведомленность подобного сорта.

Чувствуя, как слипаются веки, Лидия снова, уже не впервые за ночь, вступила в борьбу со сном – только на сей раз усыпляли ее не вампиры, а бархатная тяжесть боли. Голова болела так, будто в черепе трещина, и, зная, что любое движение вызовет новый приступ тошноты, Лидия боялась даже пошевелиться. «Как хорошо, – думала она, обводя взглядом крохотные отсветы пламени на круглых боках стеклянных банок и глиняных горшков, аккуратно расставленных на узких полках хозяйственной Риной, – что Исидро со мной, когда мне так страшно, так больно, так холодно…»

– Мне не хватало вас.

– А мне – вас, госпожа.

– Я часто о вас вспоминала, – прошептала Лидия. – В прошлом году, когда была больна. Когда скинула… Мне очень хотелось… в первые несколько дней я думала, что вот-вот умру, и мне очень хотелось поговорить с вами… потому что после моей смерти сказанное уже не будет иметь никакого значения. Глупо, конечно…

– Отнюдь не глупо, госпожа. Вот только вашей болезнью я глубоко огорчен.

– Джейми, – начала было Лидия, однако, осекшись, умолкла и не сразу сумела продолжить. – От него нет вестей уже трое суток. Сегодня пойдут четвертые. Вы ведь вернетесь сюда – вечером, когда сядет солнце? Нам нужно…

Почувствовав, как обмякли в руке его пальцы, она – ценой мучительной боли, клещами впившейся в виски, – самую малость повернула голову и увидела, что Исидро, привалившись спиной к стене, смежил веки. Во сне лицо вампира утратило обычную жесткость, словно стершаяся с него тяжесть невзгод и печалей минувшего дня навсегда канула в прошлое, и Исидро, подобно Евгении, сделался настолько похожим на человека, что Лидия невольно задумалась: не осталось ли в нем – пусть даже прошло столько времени – толики живой души?

«Хотя ЧТО же такое душа?»

Потерянный ею ребенок; ребенок, которого она, возможно (как ни старалась не питать на сие особых надежд), носит под сердцем сейчас, дитя Джейми… КТО они таковы?

А кем, каким был он, юноша, погибший еще до того, как на английский трон взошла королева Елизавета? Тот, кого Лидия, не будь он Неупокоенным, осужденным на вечные муки, никогда бы не встретила, никогда не узнала, никогда не…

Сверху донесся скрип половиц под ногами. Сердце Лидии затрепетало в груди.

«Иов? Иван? Рина?»

– Мы здесь! – крикнула она. Голову даже от малейшего напряжения голоса заломило так, будто череп лопнул под колесом паровоза. – Закройте дверь! Закройте дверь в подвал!..

Шаги приближались. Кто-то спускался вниз.

«Так, ладно, – подумала Лидия, чувствуя, как сгущается туман в голове. – Каким образом ты собираешься объяснить, кто эти двое спящих и отчего их нужно оставить здесь? И как собираешься искать им другое убежище, с этакой-то головной болью?.. Нет, засыпать рано. Для начала нужно, чтоб Рина и Иов мне поверили… если они решат, что я брежу, я…»

Мысли о предстоящем объяснении с прислугой – и о любых других предстоящих хлопотах – породили новый, уже не столь сильный приступ тошноты и неодолимое желание просто уснуть, предоставив событиям разворачиваться своим чередом.