Кровавые девы

Лет с тринадцати Лидия относилась к Богу клинически беспристрастно, даже довольно-таки механистически, благоговея перед Его трудами, но слишком отчетливо сознавая, сколь тесны рамки плоти и судьбы, чтоб сохранить прежнюю веру в действенность индивидуальной молитвы. Затем, после Константинополя и более близкого знакомства с вампирами, ее взгляды вновь изменились – настолько, что теперь она уже не могла бы с уверенностью сказать, кому именно молится и отчего.

Молилась она незатейливо, словно в детстве.

«Сохрани его от беды…»

«Пусть все кончится благополучно…»

О том же самом молятся по всему миру.

Вот только услышит ли ее Господь? Как исступленно молила она полгода назад о чуде – чтоб кровотечение унялось, чтоб нерожденный младенец остался жив, но…

Непроглядная тьма за этой дверцей в памяти казалась куда страшнее подземелий обители, и Лидия, как накануне, мысленно подалась назад, отпрянула от воспоминаний о потерянном ребенке, захлопнула жуткую дверь.

«Не суйся туда…»

Точно так же она уж который раз старательно избегала шагов навстречу закрадывающимся в голову подозрениям, будто вновь зачала и носит под сердцем дитя.

«Не тешься надеждами – не познаешь разочарований…»

– Пардонне-муа[66], мадам.

Не заметившая вошедшей в кабинет горничной, Алиссы, с лампой, Лидия едва не вздрогнула от неожиданности.

– Се не рьен[67].

Благодаря добросовестным, широкомасштабным стараниям правительства на ниве народного просвещения, начатым несколько десятилетий назад, немалая часть русской молодежи овладела французским, особенно ценившимся среди девиц, надеющихся подыскать место горничной. «Конечно, тут придется мириться со всевозможными мадам Муремскими», – подумалось Лидии, однако, наслушавшись от Ивана и Разумовского рассказов об обстановке, ожидающей юную девушку на заводах и фабриках, она вполне понимала возможную привлекательность подбирания разбросанных другими чулок и мытья за другими ночных горшков, если все это гарантирует достойный ужин в конце каждого дня.

– Прошу прощения.

Поднявшись, Лидия поняла, что у нее началась мигрень – ведь она позабыла об ужине, накрытом Риной… Бог ты мой, во сколько?!

Сумерки за окнами сменились непроглядной тьмой. Пропади пропадом эти бесконечные дни: никогда не поймешь, который на самом деле час…

– Я совсем позабыла о времени. Пожалуйста, извинись за меня перед Риной…

Горничная лукаво усмехнулась:

– О, Рина не станет подавать ужин, пока мадам не села за стол… Нет, я не к тому. Вас хочет видеть юная дама. Говорит, дело спешное.

– Юная дама?

Украдкой прихватив со стола очки, Лидия двинулась следом за горничной, в просторную переднюю. Кто же из адептов Круга Астрального Света Алиссе еще незнаком?..

Девушка в освещенной лампами гостиной склонилась перед вышедшей из спальни Лидией в реверансе. Не узнав ни суженного к подбородку, будто сердечко, лица, ни пышной волны темных волос, Лидия водрузила на нос очки. Карие глаза, полные губы, тонкие черты, свидетельствующие о некоторой примеси южных кровей…

– Чем могу вам помочь? – спросила Лидия по-французски. – Я – мадам Эшер…

– Да, мэм, я знаю.

Стоило девушке поднять взгляд, глаза ее сверкнули, отражая свет ламп, словно желтые зеркальца.

На миг Лидии почудилось, будто она шагнула из натопленной комнаты назад, в зиму, навстречу слепящему студеному ветру.

– Я слышала, как вы назвались там, в подземельях монастыря, когда звали Колю, – продолжила девушка. – А на улицах говорили, что ваш кучер был одет в ливрею князя Разумовского. А еще кто-то сказал, что у него гостит английская леди…

Несмотря на всю свою милую полноту, губы девушки даже в теплом, золотистом сиянии керосиновых ламп оказались бледны в той же мере, что и мраморно-белая кожа щек. Едва она заговорила, во рту мелькнули клыки.

«О боже милостивый…»

Девушка протянула к Лидии руку.

– Мадам, прошу вас… меня зовут Евгенией, – зачастила она, очевидно вспомнив о приличиях. – Евгенией Греб. Живу я в Политовом дворе, возле железнодорожных мастерских… то есть раньше жила… то есть…

Лицо ее исказилось от смертной тоски и ужаса, и девушке не сразу удалось совладать с собой. Возможно, за время паузы она успела бы дважды, а то и трижды перевести дух, однако Лидия уже заметила, что незваная гостья не дышит.

– Мадам, что со мной? Что с нами произошло? Вы говорили Коле, что можете помочь ему. Я… я знаю, покидать монастырь нам не велено, иначе Господь покарает нас смертью, но Коля…

– Коля – это тот мальчик у дверей в подземелья?

Евгения кивнула. Все ее тело затряслось крупной дрожью, из карих, жутко мерцающих желтоватым огнем глаз хлынули слезы. Лидия смерила критическим взглядом ее наряд – линялое, унаследованное от матери либо старшей сестры платье, облагороженное дешевой тесьмой, тоже изрядно вылинявшей и обтрепавшейся. Точно такие же платья Лидии доводилось видеть из окна экипажа, проезжая через трущобы Петербурга, Парижа, Лондона, на сотнях девиц.

– Он… преобразился, – прошептала девушка. – А теперь начинаю преображаться и я. Смотрите.