Кровавые девы

– Сообразив, что Бром может для нее сделать, – продолжала Якоба, – она, конечно же, возлюбила евреев всем сердцем. Но все это было сплошным притворством, и ужиться мне с нею так и не удалось. Поначалу я думала, будто из-за этого она и оставила Кельн. Будто ей нужен лишь новый город, где хозяин позволит охотиться. Знать бы, что все не так просто…

Темные глаза ее, сузившись, вспыхнули злобным огнем.

– Но какая ей от этого выгода? – спросил Эшер, надеясь запомнить склад ее речи, отчасти германской, отчасти французской.

Ах, если бы до приезда в Берлин удалось послушать, как звучит язык ее давнего-давнего детства!.. Или такие вещи, как говорил Исидро, тоже меркнут, стираются в памяти, когда некто целиком поглощен охотой?

– Что кайзер мог предложить ей?

– Как что? – Изящные темные брови изогнулись дугой, едва различимые в болезненно-бледном свете луны, падавшем сквозь окно в неосвещенный вагон. – Власть, разумеется. И Брома.

– Так она любит Брома?

Якоба презрительно хмыкнула.

– В руках Брома власть, – пояснила она. – Власть над ней… и для нее это невыносимо. Потому она и внушила Брому, будто любит его, чтоб он сделал ее вампиром… да и саму себя, пожалуй, убедила в том же. Она из тех женщин, кому нужно считать, что на свете существует «любовь». А мы, Неупокоенные, не любим друг друга, герр Вен Ординер, но понимаем друг друга так, как живым и не снилось. Что же до этой женщины…

Явственно слыша в ее тоне заглавные буквы, столь часто употребляемые в немецком – «до Этой Женщины», Эшер с трудом сдержал улыбку.

– …подозреваю, при всей своей склонности к романтическому вздору, она даже при жизни не любила ничего и никого, если это в итоге не принесет ей какой-либо выгоды.

Глава двадцатая

– Неправда, – прошептала Евгения.

– А что вам сказала она? В кого обещала вас превратить? – спросила Лидия. – И как именно сделала тебя такой?

Вокруг не было ни души. Слуг Лидия отослала в княжеский дом, а при них не отважилась продолжать разговор даже шепотом. Эту девчонку привела к ней уличная молва. Очевидно, у дамы, которую она про себя называла «Дневной Петрониллой», особы, известной всему Петербургу, знакомых имелось немало, и если среди прислуги начнутся толки, со временем слух о визите вампира к английской леди, живущей в izba Разумовского, непременно дойдет и до нее.

Девчонка, прикрыв лицо ладонями, отчаянно замотала головой:

– Неправда! Я не вампир. Я никого не убивала…

– А кровь пила?

Евгения, устроившаяся напротив, на крестьянской скамье, подняла взгляд. Глаза ее потемнели от отчаяния.

– Только кровь крыс и мышей, мадам. Мадам приносила их, показывала, как рассечь ногтем горло, и сливала кровь в чашу из серебра. И говорила, что после, когда вырастем, выпестованные Господом в темноте, словно семена под землей, мы станем как ангелы, сможем питаться одним воздухом да светом Божиим.

Дрожа всем телом, девчонка не спускала глаз с лица Лидии, будто в поисках неких примет, свидетельствующих, что все ею сказанное – ложь либо какое-то испытание.

«Пожалуйста, Господи, пусть все обойдется благополучно…»

Смежив веки, Лидия перевела дух, поразмыслила, как бы продолжить разговор потактичнее, но тут же поняла: во-первых, тактично того, что нужно, просто не высказать, а во-вторых, если бы это и было возможно, она, Лидия Эшер, особа при всем своем умении держаться в обществе бестактная, словно домашняя кошка, для подобной задачи решительно не подходит.

От мертвых пальцев, внезапно коснувшихся рук, повеяло тем же холодом, что и от пальцев Исидро. Открыв глаза, Лидия увидела Евгению прямо перед собой. Опустившись на колени подле ее кресла, гостья порывисто схватила ее за руки…

…и, вздрогнув от боли, потирая обожженные вблизи от серебряных цепочек на запястьях Лидии пальцы, отпрянула прочь.

– Мадам Эренберг обманула вас, – с трудом сохраняя спокойствие, сказала ей Лидия. – Мадам Эренберг – вампир. И лгала вам – возможно, посылая видения, вмешиваясь в ваши сны…

Ужас в округлившихся глазах Евгении подтвердил: догадка оказалась верна.

– …а теперь превратила в вампиров и вас. Расскажи как…

Однако девчонка, зарыдав, обхватив юбки Лидии, уткнулась лицом ей в колени, и Лидия, стряхнув с запястий цепочки, небрежно бросила горсть грозно блеснувшего серебра на табурет возле кресла и принялась успокаивающе гладить ее густые темные волосы.

– Не может быть! – всхлипнув, проговорила Евгения. – Не может быть! Я никого не убивала и не хотела ничего такого – а вы говорите, что я душу свою погубила! Что я теперь проклята и попаду в Ад, хотя ничего плохого не сделала! Ничего! Я не хотела…

А хотел ли становиться вампиром Исидро, подстереженный своим, ныне давно уж погибшим, хозяином во мраке погоста какой-то лондонской церкви? Со спокойным ли сердцем прощался с угасающей жизнью, зная, что лежит за вратами, к которым его волокут?

– Не хотела, а теперь в Ад попаду…