Кровавые девы

Чуть сдвинув брови, Исидро едва заметно наморщил обезображенный шрамом лоб. Эшеру тут же вспомнились и заржавевшие струны арфы, и рассохшаяся кожа книжных переплетов, и собрание трудов по математике и математической теории музыки, не пополнявшееся на протяжении без малого ста лет.

– Что до изменника в рядах Неупокоенных и вопроса, не соврал ли Голенищев из каких-либо соображений, да и вообще имеет ли раскол в петербургском гнезде хоть какое-то касательство к разговору, свидетельницей коему стала Ирен… подозреваю, за ответами придется ехать в Москву, расспрашивать обо всем этом московских вампиров. Сможете вы приготовиться к отъезду ближайшей же ночью, под конец наступающего дня? Поезд отходит в полночь, с Варшавского вокзала.

А прибывает, стало быть… Эшер быстро подсчитал кое-что в уме. Прибывает, стало быть, назавтра, около двух пополудни.

– Хорошо. Приготовлюсь.

Спорить с Исидро, принявшим решение, было бы в лучшем случае пустой тратой времени.

– Что мне необходимо знать об этой поездке?

Шрамами, украшавшими предплечья и горло под защитой серебряных цепочек, Эшер обзавелся, впервые отправившись с Исидро в Париж.

– Чем меньше вам о ней известно, тем лучше.

Кеб, заскрипев, остановился у подъезда «Императрицы Екатерины», и Эшер сошел на мостовую, предоставив расплачиваться Исидро.

– Вампиры, – продолжал тот, – обладают сверхъестественной способностью чуять живых, идущих по их следам. Полагаю, оставив мои чемоданы в доме, нанятом мной для себя, вам лучше всего отправиться прямо к себе и оставаться там до отъезда.

– Согласен, – ответил Эшер. – А говорит ли хозяин Москвы по-французски?

Исидро сощурился. Очевидно, о московском хозяине он кое-что слышал, однако за вечер в обществе петербургских вампиров и еще один, проведенный в высшем свете, среди членов Теософического общества и их прихлебателей, у него явно создалось впечатление, будто большинство русских французским владеет прекрасно.

Но Эшер-то точно знал, что это вовсе не так. Да, петербургская знать зачастую владела французским гораздо лучше, чем русским, однако Москва далеко не Санкт-Петербург. Ее хозяин (при этой мысли Эшеру сделалось весьма неуютно) вполне мог оказаться каким-нибудь бородатым boyar, не подчинившимся Петру Великому и полагающим французский просто-напросто языком поверженной армии Наполеона.

– Мне следует остаться с вами, – рассудил Эшер, – и, если от меня вправду потребуются услуги переводчика, положиться на то, что вы убережете меня, поневоле подслушавшего ваш разговор, от нежелательных последствий.

«Во имя короля и родины?» Чтоб сыплющиеся с неба бомбы и лениво ползущий по земле газ так и остались кошмарными снами, не дающими ему покоя вот уже больше десяти лет? Или ради друга, написавшего безвестно пропавшей даме: «Во имя моей любви к вам»?

– Я сделаю все, что в моих силах, дабы вам не причинили вреда.

От обычной легкой иронии в голосе Исидро не осталось даже следа.

– И… благодарю вас, – едва ли не с запинкой добавил вампир, – за помощь в сем деле. Леди Ирен…

Позже Эшеру показалось, будто Исидро готов был рассказать, что побудило его проделать путь длиной почти в две тысячи миль, к самому полярному кругу, признаться, что потуги мировых держав залучить вампиров на службу ему безразличны… Однако в тот миг его вновь накрыл сбивающий с толку приступ «ментальной слепоты», от коего Эшер, вздрогнув, моргнув, очнулся минуту – а может, две, а может, пять – спустя и обнаружил, что стоит на панели перед величественными бронзовыми дверьми отеля «Императрица Екатерина», в полном одиночестве, а Исидро и след простыл.

Поднимаясь по каменной лестнице туда, где его, распахнув дверь, поджидал dvornik (несомненно, во исполнение поручения Тайной полиции, отметивший час возвращения Джула Пламмера), Эшер невольно задумался: верит ли Исидро, воспитывавшийся в Толедо в разгар Контрреформации[28], в существование Ада?

– Донесения о подобных случаях в сводках время от времени попадаются.

Французский господина Зуданевского не отличался беспримесным парижским выговором, перенимаемым в детстве от гувернанток-француженок и совершенствуемым во время весьма дорогостоящей учебы за границей. Искушенный слух Эшера улавливал в нем оттенки привычки, сродни результатам усердной школьной зубрежки, сложившейся за долгие годы общения с зарубежными гостями русской столицы. В результате речь полицейского захламляли самые разные интонации – итальянские, германские, английские, американские… хоть усаживай его перед собой да записывай!