Кровавые девы

– Доктор, они – обольстители. В этом их главная сила. Так они охотятся, так существуют. Тот человек… вампир, с которым вы нашли меня в доме… я видела, как он это проделывает. Проникает в человеческие сновидения, как ваша мадам проникала в сны Евгении, Коли и, очевидно, всех прочих несчастных детишек, обращенных ею в вампиров, чтоб обеспечить вас запасом вампирской крови…

Тайс вскинул руку, прижав пальцы к виску:

– Кто рассказал вам о снах?

Лидия только смерила его взглядом:

– Спросите ее о ее берлинском друге.

Доктор шагнул вперед, потянулся к ней:

– Бедная вы моя…

Но Лидия оттолкнула его руку:

– Нет. Если уж кого и жалеть, так это вас. А будете разговаривать с ней, спросите еще, не случайно ли именно к вам на порог явился агент германской разведки, якобы ищущий…

И тут она осеклась.

Как Петронилла Эренберг вошла в комнату, ни Лидия, ни доктор Тайс не заметили. Лица ее Лидия разглядеть не могла, но в этом не было надобности: казалось, от ее неподвижной фигуры веет злобой, осязаемой, словно жар пламени.

Должно быть, выражение лица Лидии подсказало Тайсу, что происходит за его спиной. Поспешно обернувшись, он протянул вперед руки:

– Драгоценная моя…

– Помнится, – с жутким спокойствием в голосе заговорила Петронилла, – я прямо и недвусмысленно запретила вам видеться с этой женщиной – и с девчонкой Евгенией – без моего присутствия.

– Я искал вас, моя несравненная, и весьма сожалею…

– Я ведь велела вам подождать.

В голосе Петрониллы прозвучали такие нотки, что волосы на затылке зашевелились.

– Да, в самом деле, но…

– Если я не могу доверять вам, на кого еще положиться? – визгливо оборвала она доктора. – Я вверила в ваши руки жизнь, Бенедикт, поскольку вы уверяли, что любите меня… Выходит, вы в этом лгали? Я отреклась ради вас от собратьев. Чего же ждать дальше? Не выяснится ли, что сыворотка, которую вы мне вводите, совсем не такова, как я думаю? Может, из-за этого я и…

Быстрым движением она распорола верх платья. Взрезав бежевый шелк, острые, точно сталь, когти вампирши обнажили россыпи алых пятен, вздувшихся волдырями на белоснежной коже груди, словно оттиски раскаленного пальца самого Сатаны.

– Петра, прошу вас…

– А это откуда?

С той же небрежностью, с какой одна из тетушек Лидии разорвала бы листок почтовой бумаги, Петронилла разорвала вдоль рукав платья. На обнажившемся плече алели точно такие же волдыри.

– А голоса в голове? А огни?

– Несравненная моя…

Тайс шагнул к ней. Петронилла стояла так близко, что Лидия разглядела странные отблески в ее жутких глазах, неподвижных, словно слова Петрониллы адресованы вовсе не остановившемуся перед ней доктору, а кому-то совсем другому. Тайс, будто муж, успокаивающий любимую супругу, охваченную детской истерикой, заботливо прикрыл ее плечи разорванным шелком.

– Вы говорили, что обожглись о лампу. Когда…

– Уж не обвиняете ли вы меня во лжи? – прошипела вампирша, змеей вывернувшись из его неловких объятий. – Уж не задумали ли обратить меня в… в существо вроде того, последнего из мальчишек, или безмозглой девчонки, с которой слезла вся кожа?..

– Либлинг…[73] нет, конечно же, нет! То были ошибки, ужасные ошибки! Однако теперь я вижу, что после инъекций сыворотки вы порой перевозбуждаетесь…

– Не прикасайтесь ко мне!!!

Вопль Петрониллы перешел в пронзительный визг. Стремительно шагнув вперед, она изо всех сил ударила доктора, отчего тот рухнул на пол, будто тряпичная кукла, и в следующий же миг навалилась на него сверху.

Ворот рубашки доктора треснул, вспоротый когтем.

– НЕТ!!! – завизжал он, и Петронилла вонзила клыки в его горло.

«В такие минуты не существует ничего, кроме убийства», – сказал однажды Симон, и Лидия, всем сердцем надеясь, что это правда, сползла с койки, подобрала подол мешковатой ночной сорочки и – спотыкаясь, пошатываясь, до смерти боясь рухнуть с ног здесь же, в комнате, или в часовне, или еще где-то поблизости от мадам Эренберг, – бросилась наутек.

Тайс за ее спиной завизжал снова, и на сей раз в его голосе не чувствовалось ничего человеческого.

«Симон, – подумала Лидия. – Оставлять здесь Симона нельзя ни за что…»

Но в следующий же миг в голове ее прозвучал негромкий, безмятежный голос Исидро: «Не будьте идиоткой, госпожа…»

Каменные ступени – крутые, без перил…

«Не вздумай упасть…»

Впереди, у подножия лестницы, виднелся угасающий сумрак летнего вечера, и Лидия, цепляясь рукой за стену, поползла вниз.

«Открытая дверь, – взмолилась она. – Господи, пусть это будет открытая дверь…»

Действительно, арчатая дверь, ведущая в вымощенный булыжником внутренний двор, оказалась распахнутой настежь, однако дверной проем закрывала решетка, серебристо поблескивавшая в отсветах вечерней зари. Сквозь ее прутья, футах этак в пятидесяти, виднелись заделанные листовой сталью въездные ворота, выходившие к железнодорожным путям. Толкнув окованную серебром решетку, Лидия обнаружила, что решетка заперта на замок.

«Отмычки. В подушке. Если спрятаться где-нибудь и дождаться ее ухода…»