Кровавые девы

«Возможно, он мертв. Возможно, они мертвы оба… Впрочем, Симон действительно мертв – давно, с 1555-го…»

Вспомнив об этом, Лидия вновь принялась размышлять, каким он был при жизни.

«Дружба живого с мертвым, – сказал он, – ни к чему хорошему не приведет…» Отчего? Оттого что другие вампиры этого не потерпят? Оттого что подобная дружба для обоих опасна?

Да, и бедняга Тайс тому свидетель.

Оттого что вместе с этой границей утратят четкость все прочие? Из-за свойственного вампирам сверхъестественного обаяния, исподволь заставляющего живых искать – и находить – оправдания любым их поступкам?

«В угол бы пересесть», – подумала Лидия, чувствуя, что уже не впервые соскальзывает вбок.

Однако углов под рукой не нашлось: колодец был кругл.

«Если засну, захлебнусь… Дитя мое. Мой бедный малыш. Прости меня, Джейми…»

И тут откуда-то из темноты («А может, я уже сплю?» – мелькнула мысль в голове) донесся негромкий голос:

– Каковы же ваши требования, герр Тексель?

– Где вы?

Несмотря на прежнюю браваду, в голосе Текселя прорезались нотки страха, сродни скрежету заржавленной крышки консервной жестянки.

– Здесь, рядом. Каковы ваши требования?

– Покажитесь.

Долгая-долгая пауза, а затем…

– Сделайте меня таким же, как вы.

Вновь тишина… словно гладь глубокого, смертоносного омута посреди бурной реки. Лидии вспомнились узкое, жесткое, словно череп, лицо дона Симона, и длинные пряди бесцветных волос, и глаза, желтые, точно кристаллы серы.

– Превратить вас в вампира я, если вам так уж хочется этого, могу, но не в такого, как сам. Такими, как я, становятся только со временем. Вдобавок я бы пускаться на такой шаг не советовал. Однажды пройдя сквозь эти врата, назад уже не повернуть. Путь остается один – к гибели… либо к Концу Времен.

– Оставьте эти хитрости… как вас там – Симон? Дон Симон? Испанец?

– Был испанцем. При жизни.

Во сне Лидия видела их обоих, разделенных только серебряной решеткой поверх колодца, – Текселя в грубом французском твиде, а Исидро таким же, как в подвальном чуланчике: белое лицо, белые рукава рубашки, черные полоски подтяжек, на бледных, продолговатых ладонях темнеют ожоги («От серебра?»), старые шрамы – следы когтей, память о Константинополе – бугрятся, будто наплывы воска, столь же бесцветные, как и кожа вокруг…

– Делайте, что говорят, а после, когда закончите, я подниму девчонку наверх.

– Вначале вытащите ее. Сразу по превращении вы уснете.

– Тогда вам остается надеяться, что сон мой будет недолгим. И что на нас не набредет эта ведьма, Эренберг. Сто раз за последние два года обращался я к ней с той же просьбой, но нет, что-что, а это она берегла для себя… и для детишек, считавших ее кем-то вроде ангела Божия. Вот смеху-то! Пожалуй, узнав, что у нее появился настоящий соперник, она вам спасибо не скажет.

– Думаю, соперничество с вами ее не напугает.

Снящийся Лидии Исидро плавно, невесомо, словно танцор или дух, двинулся к Текселю.

– Сотворение «птенца», – продолжал он, – есть акт сродни акту любви. Объять душой, принять целиком всю вашу суть, все чувства и помыслы…

– Делайте что нужно, – зарычал Тексель, – но поскорее, пока Эренберг не прекратила распускать сопли над жертвой и в поисках вашей подружки не заявилась сюда! Уж она-то вряд ли станет вытаскивать ее из колодца!

Оба остановились почти грудь в грудь. Во сне Лидия слышала носовое дыхание немца, а каждую морщинку на его лице видела с поразительной ясностью, словно в очках. Наверное, точно так же выглядел и первый половой опыт Текселя: «Не упрямься, девка, дай же мне, чего хочется, и делу конец…»

Голос Исидро зазвучал так тихо, что Лидия не могла бы точно сказать, вправду ли он говорит или слова его слышны только ей, как водится в сновидениях.

– Почувствуете, как я тяну вас, не вздумайте упираться. Цепляйтесь за меня, да покрепче, не то тело увлечет вас назад, к гибели.

Тут Лидия, словно став доном Симоном, почувствовала, как его длинные когти касаются кожи предплечья, скользят вдоль вены…

– Пейте.

Почувствовав вкус крови на языке, Тексель в страхе и отвращении отпрянул назад.

– ПЕЙТЕ!

Вцепившись в мышасто-серые волосы немца, Исидро прижал его губы к кровоточащей вене.

Наполнившая рот кровь… внезапная слабость, будто балансируешь во тьме на краю пропасти… неописуемый ужас, предшествующий неизбежному падению… и вот Исидро, словно в страстном поцелуе, приник губами к горлу Текселя. Солоноватый вкус крови, слепящая белая вспышка вырвавшейся наружу души…

И последняя мысль в голове: «Значит, вот каково это?»

Глава двадцать шестая

Прибыв в Санкт-Петербург без пяти восемь утра в среду, десятого мая (а по русскому летосчислению – двадцать шестого апреля), Эшер нанял кеб и отправился на Крестовский остров.

Из Вильно, с вокзала, он, тщетно надеясь на чудо – на то, что жена, уже неделю не получавшая от него известий, не затеяла собственного расследования, телеграфировал Лидии.

Исидро мог остановить ее – а мог и помочь ей… если, нигде не задерживаясь, отправился в Петербург.

Однако о нем Эшер тоже ничего не знал.