Король в жёлтом

— Прости меня, — продолжал он ленивым умиротворённым тоном, сочетающимся с её мурлыканием, — прости, если я кажусь неделикатным, но я не могу не гадать об этой подвязке, так затейливо изукрашенной и скреплённой серебряной застёжкой. А это несомненно серебро — я могу разглядеть метку, нанесённую как это предписано законом Французской Республики. Так почему же эта подвязка розового, изысканно вышитого шёлка, скреплённая серебряной пряжкой красуется на твоей тощей шейке? Будет ли странным предположить, что она принадлежит той же хозяйке, что ты сама? Может быть, это пожилая дама, живущая воспоминаниями о тщеславной юности, не чающая в тебе души настолько, что готова украсить тебя столь интимным предметом своего туалета? То, как подвязка держится, заставляет предположить именно это, так как хотя шея твоя худа, она впору тебе. Но, с другой стороны, я замечаю — а я замечаю многое — что подвязку можно расширить. Эти маленькие отверстия, оправленные серебром, каковых я насчитываю пять, тому доказательство. И, кроме того, я вижу, что пятое отверстие сильно потёрто, как будто язычок пряжки когда-то располагался здесь. Это, кажется, соответствует достаточно упитанным формам.

Кошка удовлетворённо свернулась у него на коленях. Снаружи, с улицы, не доносилось ни звука.

— Почему же твоя хозяйка украсила тебя предметом, столь необходимым ей самой? — продолжал нашёптывать Северн. — Ну, большую часть времени. Как случилось ей надеть этот кусочек шёлка тебе на шею? Было ли это минутным чудачеством — когда ты, ещё не потерявшая свою округлость, напевая вошла в её спальню чтобы пожелать доброго утра? Конечно же, она села среди подушек, её вьющиеся волосы рассыпались по плечам, а ты вспрыгнула на кровать, мурлыкая: «Доброе утро, моя госпожа». О, очень легко представить, — зевнул он, опуская голову на спинку кресла. Кошка продолжала мурлыкать, сжимая и расслабляя когтистые лапки на его колене.

— Позволишь ли ты мне рассказать о ней всё, киска? Она очень красива, твоя хозяйка, — сонно бормотал Северн, — а её волосы тяжёлые, как блестящее золото. Я мог бы нарисовать её — но не на полотне, ибо мне бы понадобились оттенки и цвета, пигменты и тени более великолепные, чем блистание ярчайшей радуги. Я могу изобразить её, лишь закрыв глаза, потому что только во снах бывают те цвета, что мне нужны. Для её глаз мне нужно взять лазурь небес, не потревоженных облаками — небес страны снов. Для губ — розы из дворцов видений, а для лба — ледники с гор, что возносят свои фантастические вершины к лунам, что гораздо дальше, чем наша Луна — к хрустальным лунам страны видений. Она очень красива, твоя госпожа.

Слова замерли на его губах, веки опустились.

Кошка тоже уснула, прижав голову к худому боку, слегка подёргивая расслабленными лапками.

II

— Как хорошо, — сказал Северн, садясь и потягиваясь, — что мы проспали обед, потому что мне нечего предложить тебе, а на ужин мы можем раздобыть что-нибудь на один серебряный франк.

Кошка у него на коленях поднялась, выгнула спину, зевнула и посмотрела на него.

— Что же нам выбрать? Печёная курица и салат? Нет? Возможно, ты предпочитаешь говядину? Конечно же. А я выбираю яйцо и кусок белого хлеба. Теперь вина. Молоко для тебя? Отлично. А я выпью воды, свежей, прямо из леса, — и он указал на ковш в раковине.

Он надел шляпу и вышел из комнаты. Кошка последовала за ним и, когда он закрыл за собой дверь, уселась, принюхиваясь и подёргивая ухом от каждого треска или скрипа, который издавал шаткий старый дом.

Внизу открылась и захлопнулась дверь. Кошка замерла с серьёзным, немного нерешительным видом, прижав уши в нервном ожидании. Потом резко взмахнула хвостом, поднялась и бесшумными шагами отправилась исследовать студию. Чихнула над жестянкой со скипидаром, торопливо отступив от стола, на который только что взобралась, и, удовлетворив своё любопытство, обнюхав ком красного моделирующего воска, вернулась к двери и уселась, уставившись в щель над порогом. Затем она возвысила голос в жалостном плаче.

Северн вернулся в мрачном настроении, но кошка счастливо завертелась вокруг него, трясь костлявым тельцем о его ноги, восторженно тыкаясь головой в его ладони и мурлыкая так, что её голос поднимался почти до крика.

Художник бросил на стол кусок мяса, завёрнутого в коричневую бумагу, и перочинным ножом нарезал его на полоски. Молоко из бутылочки из-под лекарства он перелил в блюдце на очаге. Кошка подобралась к нему, одновременно мурлыкая и лакая.

Северн приготовил себе яйцо и заел его кусочком хлеба, наблюдая, как она возится с нарезанным мясом, и, доев, осушил чашку воды из ковша в раковине, после чего сел и взял кошку на колени, где она тут же свернулась клубочком и принялась прихорашиваться. Он снова заговорил, время от времени осторожно прикасаясь к ней, чтобы привлечь внимание к некоторым своим словам.