Король в жёлтом

— Заслужи меня, — ответила она.

И в то время, как я сидел в тишине, мой взгляд обратился к ней. И она, так же в молчании, оперев подбородок на ладони, обернулась ко мне, и когда её глаза встретились с моими, я понял, что ни я, ни она не произнесли ни единого слова, и я знал, что это её душа отвечала моей, и я вскочил, чувствуя, как юная и радостная любовь бежит по моим венам. Она, с раскрасневшимся лицом, казалась очнувшейся ото сна, её глаза искали мои, полнясь вопросом, заставившим меня дрожать от наслаждения. Мы скоро разговорились, рассказывая о себе. Я сказал ей своё имя, она мне — своё, Демуазель Жеанна д’Из.

Мы говорили о смерти её отца и матери, о том, как девятнадцать лет её жизни прошли на крохотной укреплённой ферме вместе с няней Пелагеей, доезжачим Рене Глемареком и четырьмя сокольничими, Раулем, Гастоном, Хастуром и сьером Луи Пирью, который служил её отцу. Она никогда не бывала за пределами пустошей — и никогда прежде не видала ни единой человеческой души, кроме сокольничих и Пелагеи. Она не могла вспомнить, откуда слышала о Керселеке — возможно, сокольничие говорили о нём. Она вышивала и пряла лён, и ястребы с собаками были её единственным развлечением. Когда она увидела меня на пустоши, она была так напугана, что едва не умерла при звуке моего голоса. Ей приходилось видеть со скалы корабли, плывущие по морю, но на равнинах, по которым она скакала со своей охотой, не было ни единого знака человеческого присутствия, насколько мог охватить глаз. Старая Пелагея рассказывала легенду о том, что люди, заходившие в неисследованную пустошь, могли никогда больше не вернуться, потому что пустошь была зачарована. Жеанна не знала, правда ли это, и никогда не задумывалась об этом до тех пор, пока не встретила меня. Она не знала также, уходил ли кто-то из сокольничих с равнин, да и могли ли они уйти, если бы захотели. Книгам, по которым няня Пелагея учила её читать, были сотни лет.

Всё это она поведала мне с милой серьёзностью, какая присуща одним лишь детям. Моё имя ей оказалось просто выговорить, и так как меня зовут Филип, она настаивала, что у меня есть французские корни. Ей, казалось, вовсе не интересно было узнать о внешнем мире, и я подумал, что, возможно, историй её няни было достаточно, чтобы удовлетворить её любопытство.

Мы продолжали сидеть за столом, и она кидала виноградные косточки маленьким полевым птичкам, бесстрашно усаживавшимся у самых наших ног.

Я заговорил было о том, чтобы покинуть замок, но она и слышать об этом не желала, и я, сам того не заметив, пообещал остаться на неделю, чтобы охотиться с псами и соколами в её компании. Я также испросил позволения вновь навестить её после моего возвращения в Керселек.

— Зачем? — Невинно поинтересовалась она. — Не знаю, что буду делать, если ты никогда не вернёшься. — И я, зная, что не имею права ещё больше распалять её потрясениями, что принесут новые признания в моей любви, промолчал, едва смея вздохнуть.

— Станешь ли ты приезжать очень часто? — спросила она.

— Очень часто, — заверил я.

— Каждый день?

— Каждый.

— О, — вздохнула она. — Я так счастлива. Пойдём, посмотри на моих ястребов.

Она поднялась и снова взяла меня за руку с детской невинной приязнью, и мы прошли через сад, под разросшимися фруктовыми деревьями на лужайку, по краю которой бежал ручей. Здесь, воткнутые в траву, были установлены ветви деревьев, и на всех, за исключением двух, сидели соколы. Птицы были привязаны к насестам ремешками, закреплёнными на их лапках стальными кольцами прямо над когтями. Небольшая струйка свежей родниковой воды дрожала на ветру, так что каждая птица могла легко до неё дотянуться.

При нашем появлении птицы подняли шум, но Жеанна прошла от насеста к насесту, погладив одного, на мгновение взяв на руки другого, нагибаясь, чтобы поправить их путы.

— Разве они не прелестны? — говорила она. — Смотри, вот ястреб-тетеревятник — мы называем его «неблагородным», потому что он преследует добычу. А это сапсан. Сокольничие зовут его «благородным», так как он подымается над добычей и, развернувшись, пикирует на неё. Эта белая птица — кречет с севера. Он тоже «благородный». Вот дербник, а с этим tiercelet ⁸⁹ охотятся на цапель.

Я спросил её, откуда она узнала старинный язык сокольничих. Она не смогла припомнить и предположила, что её отец, должно быть, обучил её, когда она была совсем маленькой.

После этого Жеанна увела меня в сторону, чтобы показать молодых соколов, всё ещё остававшихся в гнезде.

— В сокольничем деле таких зовут niais, — пояснила она. — Branchier — птенец, который только покинул гнездо и перелетает с ветки на ветку. Молодая птица до первой линьки зовётся sors, a mué — это ястреб, пойманный до первой линьки и полинявший в неволе. Когда мы ловим дикого сокола, который уже сменил оперение, мы называем его hagard. Рауль первым обучил меня, как тренировать сокола. Хочешь, я научу тебя?

Она села на берегу ручейка среди соколов, и я устроился у её ног, чтобы слушать. Хозяйка замка Из подняла розовый пальчик и начала очень рассудительно?

— Сначала надо поймать сокола.