Контрреволюция

Екатеринодар еще находился в руках белых, но главное командование Добрармии уже не имело там никакого голоса. Правительство перекочевало и обосновалось в Новороссийске. Сообщение с Екатеринодаром стало небезопасным: по пути оперировали шайки «Зеленых», устраивавшие крушения поездов и грабившие беженцев, стремившихся к пароходной пристани. «Зеленые» бродили и вокруг Новороссийска, было несколько нападений на предместья, и в Отделе пропаганды, помещавшемся в агитпоезде на краю города, был организован вооруженный отряд, выставлявший по ночам дежурную часть на случай неожиданного нападения «Зеленых». Наша пропагандная работа совсем замерла, я чувствовал себя каким-то лишним и обратился с письмом к Романовскому, прося передать Деникину мою просьбу об увольнении и о назначении меня на любую должность в войсковых частях. Заодно я подвел итоги нашей работы в течение десяти месяцев и не удержался, чтобы не указать, что если наша пропаганда и не дала тех результатов, которые от нее ждали, то не столько по недочетам в нашей работе, как по отсутствию лозунгов, которые способны были захватить широкие круги населения.

Романовский ответил мне коротко: «Оставайся на месте, продолжай работать, а там видно будет…»

Романовскому было не до меня. В штабе царило тревожное настроение. Фронт с каждым днем неудержимо откатывался по направлению к Новороссийску, а рядом с этим генеральская склока докатывалась до самых верхов: отношение Врангеля к Деникину стало совершенно недопустимым. Я уж и раньше слыхал об обострении их отношений, теперь я впервые получил из первоисточника сведения о том, что произошло меж ними. Еще в начале декабря, до оставления Ростова, Врангель при личном свидании с Деникиным выражал ему свои дружеские чувства и в тот же день говорил Сидорину о необходимости свержения главнокомандующего. Такие разговоры были не единичными. Вскоре после беседы с Сидориным он предложил ему и генералу Покровскому собраться на совещание для обсуждения военных и политических вопросов. Генералы сообщили об этом Деникину. Деникин запретил собирать совещания без его разрешения.

Наконец Врангель позволил себе обратиться к Деникину с письмом, Романовский находил его дерзким по форме, в котором обрушился на него с градом упреков по отношению к вопросам организационным, военным, политическим. Хуже всего было то, что с содержанием письма он ознакомил многих начальников. Деникин, естественно, усмотрел в подобном письме прямое нарушение дисциплины и потребовал от Врангеля немедленного оставления пределов Добрармии. Врангель уже выехал в Константинополь. Между тем агитация Врангеля имела известный успех, Деникин чувствует, что среди старшего генералитета многие сочувствуют не ему, а Врангелю, и он собирается решительно поставить вопрос о возглавлении армии на обсуждение старших военачальников и в зависимости от настроений, которые он обнаружит, заключит, имеет ли он моральное право оставаться главнокомандующим, или должен сдать должность достойнейшему.

Короткий разговор с Романовским окончательно убедил меня в том, что вслед за Особым совещанием доживает свой век и Главное командование армии, а с ним рушится и все Белое движение.

Каждый последующий день приносил подтверждение этого.

Последовало распоряжение об эвакуации всех Отделов правительства и самой армии в Одессу.

По-видимому, Деникин, предвидя затруднения при эвакуации армии на судах, под напором красных, хотел перекинуть ее заблаговременно в район Одессы, а в случае невозможности удержаться и там, отступать походным порядком к границам Румынии… Однако тут же было получено сообщение от генерала Шиллинга, командующего войсками в Одессе, о том, что он удержаться в Одессе не может и принужден ее еэвакуировать.

Я получил приказ о сокращении до минимума штатов Отдела пропаганды, о выдаче сотрудникам эвакуированного пособия и виз желающим эмигрировать. Получение виз в Константинополь не представляло затруднений, и почти все мои сотрудники запаслись ими. С другой стороны, в кассе Отдела имелось некоторое количество валюты во франках и фунтах стерлингов, и каждый отъезжающий получил небольшое пособие, позволяющее ему просуществовать на чужой земле в течение пары недель, до приискания работы.

Говорить нечего, что работа наша прекратилась совершенно, и я, чувствуя себя совершенно лишним, подал Деникину официальное прошение об увольнении меня в отставку. На этот раз я уже не просил о предоставлении любой должности в армии, я окончательно убедился в полной безнадежности дальнейшей борьбы и решился, как и другие, покинуть родину.

В Белом движении я разочаровался, советская власть, с которой я боролся на идеологической почве, вряд ли могла отнестись снисходительно в тот момент к начальнику пропаганды белых… надо было бежать, бежать в неизвестность, с тем чтобы начать новую жизнь на чужой земле.