Контрреволюция

С небольшим количеством сотрудников я оставался в Ростове до последней минуты. Мы продолжали печатать какие-то успокоительные листовки и расклеивали их по улицам, а сами, вооружившись винтовками, готовились отстреливаться в случае появления красных на улицах города. Отстреливаться нам не пришлось, но уходили мы действительно последними, когда уже никакой власти белых в городе не было. Против подъезда дома, в котором помещался Отдел, стояла небольшая кучка рабочих, с нескрываемой враждебностью глядевших на наш отряд: казалось, что только наличие в наших руках винтовок не дает этой скрытой враждебности перейти во враждебные действия. Улицы были пусты, обыватели, которым не удалось или не было охоты покидать Ростов, попрятались по квартирам; на каком-то перекрестке лежала полудохлая лошадь, пытавшаяся приподнять голову и тут же ронявшая ее на мостовую; тут же на фонаре висел труп повешенного, может быть хулигана и грабителя, а может быть и человека, неосторожно проявившего свою враждебность к белым, без учета сил в данный момент… Издалека изредка доносились выстрелы, но мы беспрепятственно добрались до железнодорожной станции. О нас забыли, и никаких мест в перегруженных до отказу вагонах нам оставлено не было. Пришлось предложить сотрудникам изыскивать места каждому самостоятельно. Мне удалось втиснуться в коридор вагона первого класса Лукомского, остальные тоже разместились кое-как, и через пару суток мы добрались до Новороссийска.

Еще до эвакуации Ростова, по мере развития отступления армии, начались нелады и между военачальниками.

Врангель, вступив в командование Добрармии и признав ее небоеспособность, предложил Деникину свести ее в один корпус и сформировать Кубанскую армию из трех корпусов. Корпусными командирами намечались генералы Науменко[275], Топорков[276] и Шкуро[277].

Шкуро, получивший генеральский чин лишь во время Гражданской войны, являлся типичным продуктом этой войны. Он был смелый и лихой наездник, который во главе небольших конных отрядов налетал врасплох на города и местечки, занятые красными, одерживал победу и так же быстро ускользал при солидной контратаке. Он приобрел известную популярность среди Кубанских казаков как благодаря своей лихости, так и потому, что закрывал глаза, а может быть, и поощрял их неумеренные «требования» к населению. Врангель не хотел признавать в Шкуро серьезного военачальника, ценил его не более как атамана шайки и во главе подчиненного Врангелю корпуса видеть его не хотел. Так, по крайней мере, он заявлял Деникину, а при встрече со Шкуро вел с ним переговоры о формировании корпуса как ни в чем не бывало. Двойная игра Врангеля в секрете не оставалась и приводила к недоразумениям, плачевно отражавшимся на настроениях кубанцев.

С другой стороны, Врангель не хотел иметь в подчинении у себя донского генерала Мамонтова, пользовавшегося большой популярностью среди донцов. Он снял его с командования и назначил на его место доблестного генерала Улагая[278]. Между тем Мамонтов[279] о своем увольнении немедленно оповестил подчиненные ему части, жалуясь на совершенную по отношению к нему несправедливость. Донцы ответили на это самовольным уходом с фронта целого ряда частей. Улагай доносил об этом Врангелю, указывая, что донцы мотивируют свой отход недохватом пушек и пулеметов. За Мамонтова вступились командующий Донской армией генерал Сидорин и Донской атаман. Врангелю пришлось уступить, и Мамонтов был вновь водворен в прежней должности. Подчиненные ему части вернулись на фронт, и Мамонтов одержал небольшие успехи в стычках с наступающими красными. Однако эти маленькие успехи не окупали того вреда, который приносили армии генеральские несогласия. В результате этих самовольных оставлений фронта, невыполнения генералами приказаний связь между Донской армией, Добровольческим корпусом и Кавказской армией нарушилась, и в первой половине декабря все войска Добрармии отошли за Дон, что и вызвало необходимость эвакуации Ростова. Примерно в то же время был оставлен и Киев, и в конце декабря 1919 года добровольцы безудержно катились на юг.