Конфуций

Но в то же самое время, как бы много оно не значило, не является решающим фактором для того, чтобы быть благородным мужем. Хотя в большинстве случаев это на самом деле так.

Храня молчание, когда следует говорить, мы многое теряем. Говоря, когда следует молчать, мы бросаемся словами. Мудрый человек старается избежать и того, и другого

Будьте строги к себе и мягки к другим. Так вы оградите себя от людской неприязни

Мудрый не знает волнений, человечный не знает забот, смелый не знает страха

И вот это самое проитворечие так тонко почувствовал две с половиной тысячи лет тому назад Конфуций.

Именно аристократ, не по происхождению, положению и богатству, а по своим собственным качествам, достигнутым учением и размышлениями, — идеал Конфуция.

Благородный муж — цзюнь-цзы. Не потому что полубог — сын богов, а потому что «выше всего почитает чувство долга».

Именно поэтому он и принимал в свою школу, руководствуясь отнюдь не социальным положением своего будущего ученика. И здесь он явил себя самым настоящим демократом, и не просто демократом, а воинствующим демократом, поскольку образование в те далекие времена было привелегией имущих.

Мы не будем говорить о гениальных людях, которые могут родиться в любой семье — дворянской, крестьянской и пролетарской.

«Гений и талант, — писал Н. А. Бердяев, — принадлежат к духовной аристократии потому, что гений и талант — даровые, не заслуженные, не заработанные».

Гениальность так же не наследуется, как не наследуется святость. Великие люди рождаются в провиденциально предназначенные минуты.

И выходят они из какой угодно среды, из высшей аристократии, как и из среды крестьян или мещан.

Как мы уже видели не только самому Конфуцию, но и большинству его учеников было крайне сложно сделать политическую карьеру в обществе, где положение человека на государственной службе определяло происхождение, а не способности.

В то же время это общество меньше страдало от тирании, и человек, знавший свое место в общественной иерархии, занимал это место с достоинством и чувством душевного комфорта.

Чжоуский Китай был раем для аристократии, каким впоследствии на какое-то время стала средневековая Европа.

Разумеется, в нем велись междоусобны войны, случались стихийные бедствия, но не случайно именно в те времена Конфуций и его ученики выработали традиции, которые позволили Китаю стать величайшим государством в истории человечества.

Просто в отличие от всех своих критиков, Конфуций прекрасно понимал, что жизнь любого общества по большому счету определяется его элитой, а отнюдь не простым народом, у которого для этого нет ни знаний, ни предпосылок.

«Духовной аристократии, — писал Николай Бердяев, — возвышающейся над всякой общественно-классовой и групповой нравственностью, должны принадлежать первые толчки к дальнейшему прогрессу, без неё наступило бы царство застоя и стадности».

Точно также Конфуций понимал и то, что пусть этих самых совершенных людей будет не много, но они обязательно должны быть.

И не случайно Бернадр Шоу говорил о том, что «джентльмены всегда остаются в меньшинстве, поскольку это их привилегия»

А этому надо учиться!

Конечно, это трудно, но ничего фантастического и утопического в этом нет, поскольку сама природа стремится к совершенству.

«Всякое общество, — говорил А. Камю, — держится на аристократии, ибо суть аристократизма является требовательность к самому себе, а без такой требовательности любое общество гибнет».

Да, мы знаем законы диалектики и то, что Ян всегда было противоположно Инь и что все однородное гибнет. Но это вовсе не значит того, что не надо стремиться к тому самому Высшему Пределу, который китайцы называют Тай цзи и в котором извечно борются эти силы.

И, кто знает, может быть, когда-нибудь и эти противположные силы когда-нибудь предстанут перед человечеством в каких-то совершенно новых ипостасях.

Ведь одно дело, что люди спорят о том, кто лушче: Бетховен, или Григ, и совсем другое, когда одни люди уверены в тоом, что другие не достойны самой жизни.

Иными словами, рано или поздно, если, конечно, высшей целью развития природы явдяется создание гармоничного общества, эти постоянно борющиеся между собой силы будут являть собой просто стимулы к развитию и выявлению лучшего, а не к уничтожению.

И может быть, именно поэтому М. Булгаков взял эпиграфом к «Мастеру и Маргарите» слова Мефистофеля Фаусту:

— Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо…

«И раб, — писал Н. А. Бердяев, — может чувствовать себя сыновним по отношению к Богу, к родине, к отцу и матери, может глубоко переживать свою связь с великим национальным и космическим целым, своё место в иерархии. Я знал чернорабочих, которые были более аристократами, чем многие дворяне».