Конфуций

Почти все они сходились во мнении, что это был весьма обаятельный человек, очень уверенный в себе, аккуратный, умеющий слушать и понимать собеседника, мягкий и уступчивый.

Но в то же самое время все отмечали его непреклонную волю и удивительное чувство меры во всем. И только в одном: стремлении быть лучше и совершенствовать себя Конфуций меры не знал.

Он живет в постоянном трепетном страхе утратить связь с предками и духами. Жертвоприношение для него — не спорадический ритуал, но постоянное действие.

Даже когда он питался простой кашей или овощной похлебкой, он всегда оставлял немного пищи для жертвоприношений «и делал это с большим благоговением».

Из «Лунь-юя» мы узнаем, что Конфуций не только был подвержен печали, но порою даже плакал.

Но он умел и радоваться, «не отказывался от вина, но и не напивался допьяна», т. е. являл собою вполне обычного человека.

Однако в отличие от многих людей он никогда не был пленником эмоций и чувств и каждый свой шаг он делал в соответствии с ритуалом.

Конфуций даже не садился на циновку, если та была положена с нарушением ритуала. Он не поправлял ее, он просто игнорировал это место, поскольку считал, что при исполнении ритуала не бывает ни больших, ни маленьких ошибок и любая из них обрывает связь человека со священными силами.

— Не садись на циновку, — говорил он, — постланную криво…

Впрочем, эти слова можно трактовать гораздо шире какой-то там неправильно положенной циновки, ибо они относятся ко всему, что касается повседневного поведения человека.

Тот, кто не может наставить к добру своих домашних, не может учиться сам

Как может благородный муж добиться имени, если отвергнет человечность?

Благородный муж не расстается с человечностью даже на время трапезы. Он непременно с ней, когда спешит, и непременно с ней, когда находится в опасности

Если будешь чрезмерно усерден на службе, потеряешь расположение государя. Если будешь чрезмерно радушен в дружбе, потеряешь расположение друзей

Как это ни удивительно, но Конфуция не портили ни высокий рост, ни грузность, ни довольно грубое лицо, казавшееся многим демоническим.

Более того, многим оно напоминало лик четырехглазого демона, который на похоронах несли перед гробом с покойником, чтобы отпугивать нечисть.

Тем не менее, окружавшие Конфуция люди относились к человеку с лицом дракона не только с уважением, но и с суеверным ужасом.

Ничего удивительного в этом не было, поскольку люди видели в его демонизме самим Небом данные знаки необыкновенной судьбы и необычайных способностей.

Мало внимания обращал Конфуций и на материальную сторону человеческого быта.

Он был совершенно равнодушен к житейским удобствам и внешнему устроению своей жизни, если это не касалось правил этикета.

Главный учитель ритуала в Китае одевался очень скромно и практично.

Спал он в длинной ночной рубашке, а в быту носил отороченные мехом халаты с обрезанным правым рукавом, поскольку так было удобнее работать по дому.

Перед торжественным жертвоприношением предкам, он надевал платье из самой грубой материи, ел самую грубую пищу и не сидел на своем обычном месте.

Во время траура он не носил украшений и не подвешивал к поясу халата разные мелкие вещицы, как было принято у древних китайцев.

Но самым главным было, наверное, все же то, что в отличие от многих учителей Конфуций никогда не переставал сам быть учеником и продолжал учиться всю свою жизнь с удивительной жаждой познания.

«Кун-цзы, — повествуют „Беседы и рассуждения“, — при дворе в ожидании выхода правителя, если разговаривал с низшими сановниками, был мягок и любезен, а если беседовал с высшими сановниками — вежлив и прям.

Когда правитель выходил, он выказывал благоговение, но держался с достоинством. Когда государь поручал ему принимать гостей из других царств, то лицо его как будто преображалось и походка менялась.

Когда он в знак приветствия подавал руки стоящим слева и справа, то платье его спереди и сзади казалось расправленным.

Когда он спешил навстречу гостям, то был похож на птицу с распростертыми крыльями.

Когда посланники удалялись, он докладывал всегда правителю: „Посланники ушли и назад не оглядывались“.

Когда входил в дворцовые ворота, то пригибался, будто боялся, что не пройдет. Посредине ворот не останавливался и проходил, не наступая на порог.

Когда подходил к престолу правителя, лицо его преображалось, колени подгибались и слов ему будто не хватало.

Поднимался в зал, подбирая полы одежды, пригнувшись и затаив дыхание, словно не дышал. А когда выходил из зала и спускался на одну ступень, на вид был уже ровным и спокойным.