Конец

Ювелир все же потерял девочку из вида, наступал вечер, он стоял у края разрыва толпы, где танцевали негры, из глубин разума рвалась наружу торжественно-веселая надежда, что имя и фамилия его, существовавшая и до него, последуют за ним в будущее. Возникло желание громко смеяться, глядя на этих людей, – это стало бы финальным разделением существа, которым он является, и названием этого существа, и тогда фамилия его (единственная его часть, которую можно назвать живой) будет жить и дальше, потому что люди, вот эти люди, захотят узнать, кем он был, узнать его имя и фамилию, и узнают, и произнесут вслух.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. Кливленд. 1953

19

Гари был неместным. Он родился в клинике на окраине Саут-Сайда. Но ему нравился праздник. На душе от него становилось теплее. Будучи мальчиком, он приходил сюда с мамой и папой. У богатых были коттеджи на острове Келлис; у него же эта улица и толпа.

Он не знал языка. Но знал несколько слов, обозначающих огородные овощи, кухонные принадлежности, цветных; слова из местечкового диалекта, которые не найти в словаре. Его отец родился в спальне одного из таких многоквартирных домов. В каком так и осталось для него неизвестным, и он не собирался выяснять, потому что отец умер.

Гари был членом пяти официальных организаций: Объединения рабочих автомобильной промышленности, Союза ветеранов зарубежных войн, Американского легиона, его лиги софтбола и Демократической партии. У него было двое детей – мальчик и девочка. Его жена работала в центре города – записывала под диктовку. Впрочем, даже шести организаций, если учитывать методистскую церковь, которую он посещал лишь на Рождество и на Пасху. На этой улице Элефант-Парка он чувствовал себя своим. Сыну должно особенно здесь понравиться, надо будет брать его с собой каждый год на праздник Успения. Потому что они жили в малюсеньком мирке пресной геркулесовой каши и ковров, потому что у мальчика было два имени – имя и фамилия, – первое и второе, одно для маленького «я», второе для взрослого «я», их общее, помогающее идентифицировать каждого во времени и пространстве, имя произнесенное непременно связывает с родом и местом. В этой части города, когда представлялись, сначала называли фамилию, а потом имя, приоритеты очевидны.

Он умрет. Его дочь получит другую фамилию. Он хотел, чтобы его сын пронес свою гордо через годы, ощутил целостность своего «я», как бывало с Гари, когда он произносил свое имя и фамилию. У него были кузены, согласные с тем, что наименьшее, что им под силу, – привезти сюда своих сыновей, чтобы увидели и они, стали участниками, а не просто от кого-то услышали, возможно, им удастся сохранить то, что ускользает от нас.

Их фамилия была Рагуза. Но некоторые его кузены писали ее Рагоса, чтобы никто не узнал правду.

Он заставлял сына есть эти дочерна зажаренные артишоки, только что купленные им у продавца на улице, он кашлял, но ел, потому Гари купил ему конфетки-тянучки в отдельном пакетике, каждая еще была завернута в фантик шести разных цветов. Произведено это лакомство было в Делавэре. Мимо проходили люди, раздающие карточки с молитвами на латыни, наверное; он не понимал ничего, сын его спрашивал, что означают эти слова, и Гари пришлось ответить: «Я не знаю».

Нынче на празднике собрался самый разный люд. Были здесь и словаки, и сербы, и даже китайцы. Их присутствие раздражало, потому что они не могли быть частью этого мира, как он.

Сын ныл из-за жары и толчеи, и Гари собирался как-то объяснить ему, что возможность увидеть надо ценить. Возможность участвовать в общем идолопоклонстве. Мужчины понесут статую по улицам под звуки оркестра и в сопровождении факелов, и действо поможет им окунуться в прошлое.

Клиентка села на клеенку, которую Лина постелила в изножье кровати, и наклонилась, чтобы снять туфли. Лина отставила их в сторону, чтобы не мешали, – мыски их скрыл комод. Потом клиентка попросила тетю выйти из комнаты и принялась раздеваться. Уличный торговец фруктами умудрялся перекричать толпу. Федерика спросила, надо ли выйти им с Линой, но клиентка сказала, что это ничего не изменит, какая разница.

Рокко умирал в уборной миссис Марини. Может, они наливали ему слишком много, потому теперь он стоит на коленях перед унитазом. Тем временем Чиччо продолжал рассказ о «Манифесте судьбы» и войне 1812 года. Они сидели в кухне в уличной обуви и ждали, когда Рокко сделает свои дела и они отправятся на праздник.

Мальчик сказал:

– Слушайте, мы ведь не хотели занять каждый маленький городок в Манитобе. Дело вообще не в Манитобе. Главное – Монреаль. Если обрубить каналы снабжения из Британии, города на западе пали бы сами собой и мы бы их легко взяли. Мы могли бы стать больше по площади, чем Россия.

На столешнице лежал моток с кулинарной бечевкой. Она использовала ее, чтобы перевязать брачолу. Она открыла буфет, чтобы убрать ее, и тут в голову пришла мысль получше.

– Дай-ка мне ножницы, – сказала она мальчику.