Конец

И теперь ему внезапно вспомнилось, как, шагая домой по темным улицам в компании кузена, молча разбирая дорогу, как все делают в темноте – при помощи небесных светил, – он задавался вопросом: «Почему я не прекратил играть, было ли, не было ли мне стыдно выглядеть нелепо, абсурдно, смехотворно?»

Он спросил кузена: «Ты слышал смех? Это был мужчина?» И кузен его сказал, что он ошибся, это был не смех, а женщина напевала песню, мелодию которой он играл.

А позже, поднимаясь по лестнице, слушая стук ботинок, касающихся деревянной поверхности, – тук-тук-тук, – он счел, что и этот стук выражает торжество его одиночества, был поражен, как внушительно, весомо, по его разумению, но одновременно самонадеянно предполагать, что со стороны может показаться вызывающим смех.

В этом он чувствовал утешение: что важно для меня, для тебя может быть смешным. Потому что, он был уверен, человек над ним смеялся, хотя, возможно, и подпевал, не собирался обнаруживать себя, хотя смотрел прямо внутрь него – он обещал себе, что не забудет, и не забыл, – постигая саму суть его, название его, которое так и не произнес. Страдание и сострадание – почти одно и то же, так как первое – это то, что Бог посылает человеку, что хочет, чтобы он испытал, а второе – вариант эмпатии, то, что он испытывает к тебе страдающему.

Если она не умерла, значит, сейчас эта женщина в средних годах. Ее лицо могло быть среди этих бормочущих белых женщин в черных одеждах, которых он внимательно разглядывает одну за другой, когда они проходят мимо. Толпа такая плотная, а улица такая узкая, что дети забирались на амбровые деревья и гинкго, карабкались по телефонным столбам и водосточным желобам, ведь там, наверху, было прохладнее и воздух был в движении, а не стоял, образуя тошнотворную духоту, как здесь, в самой толпе. На крыше пекарни маленькая девочка и с ней мальчик, а еще мужчина в костюме-тройке, с несчастным лицом и глазами, которые смотрят на ноги девочки, стоящей к нему спиной, как недавно сам ювелир.

Если она не умерла, могла бы назвать его по имени – неужели никто больше не назовет меня по имени, милая? – но на пути к исполнению ожидания существует значимое и весьма обыденное препятствие.

Шестнадцать с половиной лет назад он поднялся с пола гостиной, налил себе стакан воды, опять опустился, но уже на диван, представился и осведомился, как ее имя. Но она не ответила. И он вновь назвал себя, учтиво просил ее оказать услугу, назвать его по имени, – жила в нем надежда зафиксироваться во вселенной слов, стать словом, с целью пусть и не физически, но все же не оставаться в одиночестве. Но глаза ее были закрыты, лицо превратилось в дряблую красную маску. Он так и не понял, почему она не выполнила его просьбу: либо услышала, но не пожелала, либо была к тому моменту мертва или потеряла сознание от удара о мраморный край кофейного столика в гостиной с пепельницей на нем, рядом с незаконченным пасьянсом.

Сгущалась ночь, темнота окутывала людей и весело звучащие трубы.

Торжественность комична, комедия торжественна. Как видно из этого поклонения белых людей негритянке, словно она была тем, что всего лишь олицетворяла, а эти негры смотрят на них, берутся за руки, чтобы танцевать в образовавшемся свободном пространстве за оркестром, завершая процессию.

Так и смеющийся Давид, одетый лишь в простой льняной ефод, танцевал перед торжественной церемонией у ковчега Завета под звуки песней израильтян, лир, бубнов, лютней, кимвалов и кастаньет. Хам, сын Ноя и отец Ханаана, увидел отца своего в опьянении обнаженным в шатре его, и вышел он, и рассказал об этом братьям, смеясь, но те не сочли это смешным, более того, вошли в шатер, взяли плащ его и, пятясь, чтобы не видеть наготы его, накрыли отца своего.

Танцуют негры, восемь человек, и стоит неподалеку старый негр с коротко остриженными седыми волосами, зло указывает на свои ноги, на них и вновь на свои ноги и ворчит: «Эй вы, прекратите! Прекратите немедленно! Остановитесь, возвращайтесь сюда!» Невидимый, невидимый для толпы старик-негр, они смеялись, хлопали в ладоши в такт громкой, медной мелодии.

Куда же делась розовоногая девочка в переднике? Эту деталь одежды называют передником, хотя на самом деле он застегивается сзади на множество пуговиц и походит больше на сарафан. Получается несоответствие названию. И сказал Господь: «Да будет свет; да будет свод, разделяющий воды; да произрастут на земле деревья, приносящие плоды, каждый со своим семенем внутри; прежде чем обретет форму». Если бы могла только в этот вечер она увидеть его и назвать по имени и фамилии, он вернулся бы в состояние чистого бытия духа, предшествующего возникновению форм. Его фамилия была такая же, как у его отца и отца его отца. Он не нужен своей фамилии.