Конец

Места всех троих были на одной стороне большого обеденного стола. Окно позади выходило в переулок, который миссис Марини делила с Рокко. Дети бросали на дорогу не яркие, но приятные петарды. Затем один из них поджег игрушечную бомбу, от взрыва которой зазвенели стекла и в ушах у миссис Марини.

Все трое за столом вздрогнули.

Потом миссис Марини открыла глаза, и все было как прежде, за исключением того, что на другом конце, заняв часть значительного пустого пространства стола, восседала фигура с рыжими волосами, весь вид говорил о полном самообладании, будто сам стол тоже подчинялся ему.

Ни мальчик, ни Рокко, продолжавшие разговор, похоже, даже не догадывались о появлении фигуры. Она посмотрела на каждого из них с легкой улыбкой и перевела взгляд на дальнюю часть стола. Густые волосы его вились, пот двумя ручьями лил по лицу.

– Эта маска лучше других, – сказала она. – Но я не такая наивная и легковерная.

На нем была майка без рукавов. Ноги сложены так, что одно из колен возвышалось над столешницей, позволяя увидеть еще и армейские штаны – черные с красной отделкой, – такие были на Нико в день соревнований.

– Оставь меня в покое, – сказала она, нахмурив нос.

Призрак явно запыхался. Было видно, что голова мокрая, будто ее только окунули в фонтан. Он смотрел не сквозь, а прямо на нее, взгляд безжалостный, многозначительный, властный. А потом достал из кармана игральные карты, подаренные ему в качестве награды.

– Убирайся! – выкрикнула она.

Но он лишь опустил голову и принялся тасовать карты.

– Ох, уходи же, пожалуйста, – сказала она. – Я так хорошо проводила время. Если я, ах, умоляю, не заставляй меня говорить.

Кожа его была чистой, свежей и румяной, брови подстрижены, уголки светлых усов завиты. Тяжело дыша, он стал сдавать карты.

– Будь милостив ко мне, прошу. И уходи. О, прошу, прошу, пожалуйста. Пожалуйста.

Дрожащими руками он взял карты и повернул к себе. Когда он опять посмотрел на нее, из глаз текли слезы. Она не могла оторваться от этих зеркал души, позволяющих проникнуть в мысли, ощущая внутри ужасное желание подойти, высосать их и проглотить. Подойти к нему, съесть его, чтобы оставить здесь. Продать все, что у нее есть, чтобы оставить его рядом. Положить свой капитал к его ногам, идти за ним в этой жизни и следующей. Но она сказала:

– Нет, я не должна.

– Я думал, что ты все это время ждала, когда мы вновь сможем поговорить, – сказал он.

Решимость оставила ее, но лишь на мгновение.

– Да, это правда, но сейчас не время.

– Ой ли?

– Подходящее время было сорок лет назад.

– О?

– Какой смысл извиняться, Николо? Негоже так. Уже ничего не изменить. Ты упустил шанс – надеюсь, мы встретимся как-нибудь потом.

В гостиной щебетало радио. Пекарь разрезал еще один персик и передал половину мальчику.

Призрак вытер платком слезы с лица и высморкался. Встав, чтобы удалиться, он поспешил, и опрокинул стул, и низко нагнулся его поднять, но мальчик и булочник этого не увидели. Фигура появилась в дверном проеме, передвигалась она медленно, но ловко, как молодой человек, блестела гладкая кожа белых плеч.

Миссис Марини повернулась к Рокко и произнесла:

– Боюсь, сейчас нам придется выйти на улицу.

Лесной бегун

Даже сегодня, когда с того дня прошло шестнадцать с половиной лет, когда сестра мертва, магазин продан, письма солдат конфедерации переданы в дар общественной библиотеке, алфавитный каталог сожжен, цветник, разбитый на обрыве за домом, год за годом сползает вместе с разрушающимся берегом в озеро, в доме в дождь протекает крыша в каждой комнате. И сама женщина мертва, конечно, иначе как же шестнадцать с половиной лет ему отказывали в том, что его по праву, в возможности называться, в словах, высказанных вслух не им самим, а каким-то другим человеком, живущим в том мире, как он. Даже сегодня днем, застрявший в ловушке из тел в толпе на уличном карнавале, менее чем в трех кварталах от кафе, где коротал время, отравляя себя сладким, горячо веря, что его найдут, он искал глазами лицо, которое узнает его, женщину, которая ткнет в него пальцем, откроет рот и назовет его имя.

Ювелир понимает, что значит быть названным этой женщиной, ее слова обвинения будут подтверждением того, что он проиграл. Эта ломаная двускатная крыша, пологая у гребня, а ниже крутая, переходящая в навес. Перед ним маленькая девочка – в переднике с рядом пуговиц по позвоночнику, толпа прижимает ее спиной к его ногам. У него тоже есть имя, которое может спасти его от самого себя, может сделать и его словом, только если она произнесет его. Тогда все было бы наконец завершено. Он мог бы оставить давнюю надежду подержать вещь в руках и на этом остановиться. У него больше не будет физически существующих пальцев, чтобы удержать. Но ее здесь нет, конечно, мертва она – орудие его спасения, – он ее убил.

Он приезжает на этот карнавал каждый август уже пять лет, но ее так и не увидел, надежда медленно угасает.