Конец

Он недовольно скривил рот. Потеря части империи у Арктики очень трогала его лично. Она отмотала кусок веревки и велела ему отрезать. Затем скрутила и сунула в карман, а большой моток убрала в буфет.

Пекарь шел по темному коридору, будто потерявший свое лицо, но кажущийся величественным, если смотреть на тень с широкими плечами и узкими бедрами. Затем он предстал в свете, явившем разочаровывающую картину. Волнистые волосы растрепаны. Следы от струй воды на пиджаке, брюки помялись, манжеты выглядели неаккуратными, казалось, будто он стал ниже ростом с той поры, как их подшили. Он попытался усмехнуться, маленькие глаза блестели на солнце, с рук капала вода. И они ушли.

И они потеряли его из вида в течение двух минут. Размеры толпы были огромны. Она знала, что Рокко они потеряют, но теперь он не представлял для нее ценности. Дождавшись, когда Чиччо окажется на пару футов впереди, она завязала один конец бечевки на запястье. Потом крикнула ему, чтобы притормозил, не бросал ее.

– Дай лапу, – велела она.

– Которую?

Она махнула рукой, дав понять, что это без разницы, и он вытянул руку, продолжая разглядывать толпу, словно это могло помочь двигаться медленнее, как она просила. Его жест ее оскорбил. Она привязала другой конец веревки к его руке.

– Это какой-то поводок, – сказал он, опуская глаза.

– Думай как хочешь.

– Но я хотел…

– Что ты хотел?

– Мы с Нино…

– Тебе что-то неясно в нашем плане?

– Но Рокко уже нет с нами. Мы его потеряли.

– И что?

– И я подумал, честно признаться, что мог бы…

– Ты подумал, честно признаться, что мог бы помочь мне его найти. Так? – Она знала, что сейчас найти его уже невозможно.

– Ладно, но мы ведь его не найдем.

– Ладно, но мы попробуем.

Надо было ей сделать веревку длиннее. Даже с тоской сунув руки в карманы, он был слишком далеко от ее вертикали, ему пришлось склоняться в сторону, чтобы не тащить ее за собой.

Жара была такая, что не все люди могли удержаться от причитаний и жалоб, они были слышны отовсюду. Она же оставалась невозмутима.

Парикмахерская была закрыта, но, проходя мимо, она увидела Пиппо, читающего газету лицом к окну. Он расположился в кресле для клиентов и поднял его над полом на добрых четыре фута, вероятно, чтобы получить обзор над головами толпы и наблюдать процессию. Волосы на висках его были зачесаны вверх и напоминали о плавниковом стиле крыльев автомобиля.

– Чиччо, надо постучать по стеклу, – сказала она.

Парикмахер оторвался от газеты, лицо его озарилось радостью, затем он потянул рычаг кресла и опустился на землю с видом царственной особы, а потом впустил их в помещение.

– Тогда выпьем что-нибудь в подсобке, Констанца, – сказал он. – Ты, я и твой малыш.

– Конечно, конечно. Только недолго. О, с вентиляторами здесь так прохладно.

– А как же наша миссия? – почти равнодушно спросил Чиччо.

– Ты же видишь, его нигде нет, – сказала она. – Может, он уже вернулся туда?

Пиппо провел их в подсобное помещение и задернул за собой занавеску, а затем разлил виски по чайным чашкам, раздал каждому по три карты, а четыре положил на стол картинками вверх. Чиччо сказал, что у него нет денег, потому она выдала ему доллар шестьдесят из своего кошелька для мелочи. Веревка немного мешала в игре, но она еще не была готова его отпустить.

Гари и его кузенам надоело слушать нытье ребенка из-за жары, потому они, работая локтями, стали пробираться к площадке с каруселями, где дышать можно было свободнее. Ребенок был в восторге от каруселей. Ребенок не улавливал самую суть. Вместе с кузенами Гари стоял за ограждением и полностью разделял их возмущение по поводу того, что дети считали, что находятся на игровой площадке, а это не так, место это совсем не простое.

Потом появилась монахиня, настоящая монахиня в обычной для них одежде – так здорово? – и побежала к служителю парка, требуя выключить карусели. Тот спросил у одной из девушек, торгующей билетами, что случилось, и она ответила, что святая зашевелилась – ну и фраза. Девушка говорила таким тоном, будто нет в этом ничего особенного, для нее и впрямь так и было, она привыкла к подобным вещам, потому что жила в этом районе. Они позвали ребенка. С того места, где они стояли, нельзя было увидеть ни проспект, ни шествие, где и происходило самое интересное. Они постарались пролезть в толпу, но и это было невозможно. Гари посадил своего парня на плечи, чтобы тот смог увидеть, но он стал плакать, твердить, что боится упасть, и сказал, что все равно ничего не видит, кроме голов.

Темнело. Гари хотел пить, ему надо было в уборную, но шествие продолжалось, они еще могут что-то увидеть – какой смысл во всей суете, если парень проедет несколько кругов на карусели, сядет в автомобиль и отправится домой.