Конец

Мальчик был зачарован.

– О, это масло для обуви «Ньюком». Мы часто им пользовались, – сказала миссис Марини.

– Я жил в общежитии для холостяков, в городе, название которого не мог произнести, завел белку и посещал уроки для взрослых в благотворительном центре. Я твердо решил сделать жизнь лучше. Постепенно стало больше еды, одежда все теплее. Легкие у меня были здоровы, спина крепкая. Потом Омаха. Сначала я не мог произнести в слове букву «х», потом научился. Каждая частичка меня была пропитана идеей успеха.

– Идеи – это ерунда, – сказала миссис Марини.

– Согласен, – произнес мальчик, выходя из транса.

– Идей на самом деле не существует, – сказала она.

– Конечно существуют. Они как… – Пекарь замолчал и ткнул пальцем в покрытую штукатуркой поверхность потолка. – Как святой дух, например.

Чиччо посмотрел на нее, ожидая, что она скажет.

– Сказки о святом духе для детей и дикарей, – заявила она.

– У меня в голове была блестящая идея, – продолжал булочник, – я видел себя таким человеком, каким в результате стану.

Чиччо выпрямил спину. И даже поднял подбородок, отказавшись от привычной сутулости. Даже на мгновение, как показалось, появилась симметрия лица.

– Мистер Лаграсса, я полагаю, ваш сын мертв, – сказал он.

– Франческо Маццоне, – процедила сквозь зубы миссис Марини.

– Ты не имеешь ни малейшего представления, о чем говоришь, – сказал ему Рокко. – О, нет, имеешь, но это лишь то, что на поверхности, а за ним ничего. Что значит смерть для христианина?

– Что ты себе позволяешь?! – воскликнула она, но Чиччо даже не взглянул в ее сторону.

– Я хотел сказать, что это похоже на шараду, – произнес Чиччо. – Ну, такая выдумка, фальшивка.

Ей казалось, что пекарь отвесит мальчику оплеуху. Он потянулся через стол, поднял ладонь тыльной стороной вперед, но всего лишь похлопал по нагрудному карману рубашки Чиччо корявыми пальцами. Непривычный жест, бестолковый, нелогичный, мальчик мог ответить ему тем же. Вместо этого посмотрел на ладонь с интересом, даже некоторым восхищением, будто был той самой знаменитой собакой, которая лизнула руку хирурга, проводившего вивисекцию.

– И тут у меня есть блестящая идея, мой мальчик, – сказал пекарь. – Все движется, вращается, я прав? Но вращается вокруг чего-то небольшого в самом центре. Даже во сне, когда спишь, ты движешься вперед, в одном направлении, как в поезде, проезжающем по тоннелю. Ты не видишь выхода, но знаешь, что он есть. Не веришь в то, на что все указывает? Я должен был работать со сталью, на заводе, когда приехал сюда, но не получил место. И я трудился пекарем двадцать девять лет подряд каждый день. Я думал, что в жизни больше ничего не произойдет, но ошибся. Ошибся и в этом. Бог велик. У него есть еще кое-что для меня, и я догадываюсь, что именно. Полагаю, это дневной свет, который ждет, когда я доберусь до конца тоннеля. Все остальное исчезнет. И знаешь? Я буду отцом троих сыновей. Я всегда это знал, пусть и не верил.

Вместо того чтобы рожать детей и воспитывать, миссис Марини превратилась в высохший пустоцвет и выскребала чужих детей. Грубо говоря, убивала их. Она занималась этим так долго, что уже не к месту задавать вопрос о том, была ли это ее отливающая золотом идея, цель, к которой стремилась, как сформулировал Рокко, или все же она слепила внутренний мир своими руками, как и Рокко себя своими. Он весил примерно вполовину меньше мальчика, но руки его были втрое толще.

– Что значит мертвый для христианина? – повторил он, вновь ткнув в мальчика.

Выпиравший кадык Чиччо подпрыгнул.

– Мертвый значит мертвый, – произнесла миссис Марини, как всегда вставая на сторону мальчика.

– Для вас он мертв, – сказал Рокко. – И для тебя мертв. А для меня жив.

Повисла тишина. Чиччо смотрел поочередно на каждого из них, показывая бровями, что настала его очередь высказаться.

– Что ж, давай, – произнесла миссис Марини.

Чиччо повернулся к пекарю:

– Он жив, пока вы считаете, что он жив.

– Да.

– Даже если это не так.

– Да.

– Я бы хотел быть старше, – сказал Чиччо, глядя на свои колени. – И уметь лучше мыслить. Правда, это же блестящая идея…

– Нет, вовсе нет, она отвратительная, – сказала миссис Марини. – И смотри перед собой, когда говоришь.

– Замечательная идея, – продолжал он, вскидывая подбородок. – Но я не знаю, как в нее поверить. Мне кажется, был я умнее, тогда бы смог…

– Будь я умнее, – поправила она.

– Да, будь я умнее. Или будь я другим.

Самой миссис Марини не нужны были блестящие идеи. Все было кончено. Бог может быть и великим, и нет. У нее в любом случае нет доказательств. Но у нее было достаточно доказательств, что принц дурного мира, по которому она приучила себя идти задом наперед, был поистине могущественным.

Она надменно посмеялась над обоими.

– Мертвый мертв, мертв, мертв и еще раз мертв, – сказала она. И положила в рот кусочек сыра.

И принялась выдыхать протяжно и долго, сомкнув губы, чтобы воздух из глубины легких прошел сквозь массу во рту, затем вверх, в носовые пазухи, давая возможность насладиться чудесным, тонким ароматом. Похоже на запах мужской подмышки сразу после принятия ванны.