Комната

Не отпуская свой пенис, он мягко потерся щекой о подушку, поглубже вгоняя в нее лицо. В какой-то момент ему почудилось, будто он сейчас утонет в собственной сперме, и он услышал булькающие в его горле слова. Через мгновение они упали с его губ, о боже. о боже.

нет. нет,

он еще глубже зарывается лицом в мокрую от слез подушку. Он останавливается, поняв, что еще глубже зарыться в подушку не получится, и медленно поворачивает голову, пока не устраивается щекой на влажном пятне. Глаза его по-прежнему крепко зажмурены, но сверкающие кометы исчезли и ослепительная яркость превратилась в неподвижную серость, неопределенную, почти не существующую, серую мглу.

Серая мгла висела перед ним. Боль пронзила уши, когда он перед лицом невидимой угрозы крепко сжал челюсти, а руки его стискивали, тянули, дергали и выкручивали обмякший член, пытаясь вернуть его к жизни, но тот уныло висел, безвольный и безжизненный. Он цеплялся за член, в надежде почувствовать хоть какое-то сопротивление, которое он мог бы воспринять как угрозу, чтобы возобновить борьбу с энергией злости и страха, чтобы была хоть какая-то цель, чтобы он мог сконцентрировать на этом объекте все свои силы, чтобы уничтожить все вокруг из-за этой угрозы, чтобы освободиться от всего лишнего, избавившись от этого объекта. Сломать, удавить, разнести и разгромить всю агрессию, взломать дверь камеры, раздвинуть прутья решетки, расхреначить ломом кирпичи стен, но его достоинство по-прежнему безвольно висело, не оказывая никакого сопротивления. Бой не состоялся по причине неявки противника. Никаких переломанных костей или разорванной зубами плоти, никаких кишок, которые можно было бы вырвать и разбросать по полу. Никакой победы. Лишь покорность.

Его руки были напряжены, а кулаки сжаты. Потом он расслабился, только на ладонях остались следы ногтей. Он медленно отодрал пальцы от липкой, покрытой слизью кожи, уронив все еще скрюченные, будто пара мертвых пауков, руки на одеяло, и почил в серости.

Или завис в том, откуда пришло бы успокоение. Он лежал без движения на своей койке, едва осознавая себя, тупую боль, идущую от челюсти к уху, боль в груди, в суставах и мышцах, мокроту на руках и липкую сущность на бедре. Он ощущал себя обнаженным и уязвимым.

Ему хотелось свернуться в клубок и закатиться в безопасный уголок, найти хоть какую-то защиту, но он был неспособен превратить мысль в действие. Чем больше он осознавал свою уязвимость, тем сильней ему хотелось хоть как-то защититься, спрятать голову между колен или под подушку. Он отчаянно желал найти какое-нибудь укрытие, где можно было бы спрятаться, но его тело по-прежнему отказывалось двигаться. Его голова орала БЕГИ, БЕГИ, БЕГИ и найди укрытие. ПРЯЧЬСЯ. ПРЯЧЬСЯ. Его мысли молотами раскалывали голову изнутри, двигайся, двигайся, но он так и лежал без движения, подвешенный в серости, а разум вопил и завывал, требуя движения, но он мог лишь крепче стискивать челюсти в ответ на этот угрожающий шум в голове, пока неумолимое напряжение само не нашло выход, и он со стоном шевельнулся, всхлипнул, медленно подтягивая колени к груди, устраивая поудобней пульсирующую голову. Обхватив колени мокрыми, липкими руками, он начал тихонько раскачиваться. Из его глаз текли слезы, из горла доносились всхлипы, а он укачивал сам себя в койке, и слезы мягко стекали по щекам, попадая ему в рот. Ритм, с которым он раскачивался, ласкающие его лицо слезы медленно затемняли серость, а потом свет и вовсе погас, и он погрузился в сон. Неглубокий, темный сон. Капитуляция перед усталостью. Потеря сознания и уход от света. Не столь глубоко, чтобы уйти от завихрений на поверхности, но достаточной глубины, чтобы почувствовать давление со дна. Чем или кем бы он ни являлся в этот момент, его стремлением было найти ту точку, в которой наружное и внутреннее давления уравниваются и становятся константой. Отыскать ту маленькую нишу, где начинается невесомость, где не чувствуется никакого давления, где тебя не разрывает в противоположных направлениях, где не нужно напрягаться в попытках найти безболезненный баланс, где вся его сущность зависла бы между двумя сокрушающими и разрывающими потоками, где бы не существовало никакого давления. Туда, где не было бы света. Где не существует время. Где нет нужды или желания. Где нет черноты. Туда, где не существует ничего, где нет даже пустоты. Но чем сильнее он стремился туда, тем быстрее удалялось это место. Чем больше он сопротивлялся этим давлениям, тем надежнее становился их пленником, тем сильней запутывался между ними, тем неудержимее его тянуло в противоположных направлениях, лишая его подвижности. И чем яростнее боролся он за движение, хоть какое-то движение, тем более неподвижным он становился и тем болезненней делалось его существование.