Комната

Он все же прислонился к стене и прикрыл глаза, по-прежнему чувствуя свет и взгляды, но, по крайней мере, глаза хоть чуть-чуть отдыхали. Его тело жаждало чего-то еще, какой-то жизни, что ли. Какого-то облегчения от болезненной тошноты, выворачивающей ему внутренности и пульсировавшей от позвоночника до затылка. Боль простреливала в его ушах, шее и плечах, и ему отчаянно хотелось вернуться к своей койке, надежно запертой в его камере, и, свернувшись в клубок, спрятаться от самого себя. И еще он боялся рухнуть комом на пол столовой. Он понимал, что ему придется совершить некоторое количество действий. Ему придется взять поднос с едой. Ему придется посидеть за столом какое-то время. Ему придется очистить поднос от еды, выбросив ее в бак с помоями, потом поставить пустой поднос на тележку и проделать весь путь обратно к камере. И все это невзирая на тошноту. Невзирая на боль. Невзирая на слабость и страх. Невзирая на яркий свет, жгущий глаза.

Внезапно парень за его спиной сказал ему, чтобы он двигался, и ему пришлось подчиниться. Он изо всех сил старался не упасть, вжимаясь в стену и продвигаясь в очереди дюйм за дюймом.

Он вцепился в поднос и хотел попросить, чтобы ему положили еды совсем чуть-чуть, но ему было страшно заговорить. Он толкал поднос по прилавку, глядя на то, как еда валится в подносы мокрыми шлепками. Дойдя до конца раздачи, он поднял поднос и двинулся дальше медленно, с болезненной гримасой, изо всех сил стараясь удерживать поднос так, чтобы с него не валилась еда. Он аккуратно, дюйм за дюймом, разворачивал ногу в сторону, не отрывая глаз от колышущейся еды, пока наконец не нащупал безопасную позицию. Итак, разворот был завершен, и он поднял глаза ровно настолько, чтобы можно было начать высматривать свободное место за столом.

Потом он понял, что стоит посреди столовой, держа поднос на вытянутых руках, а все таращатся. Даже те, кто стоял к нему спиной, могли его видеть. Ему сразу же захотелось пригнуться пониже, развернуться и, закрыв глаза, добраться до свободного места за столом, любого свободного места, и спрятаться под столом. Но все, на что он был способен, это стоять неподвижно с подносом перед собой. Его ноги тряслись, а разум вопил.

Потом его снова подтолкнули. Давай, мужик, двигайся. Ты тут для иконы позируешь, что ли?

Он неловко шагнул вперед, слегка облившись теплой водой, ощущая на себе пристальные взгляды множества пар глаз, чувствуя, как в его сторону презрительно тычут пальцем, и тут же ударился коленями о скамью, едва не сложившись пополам от боли и грохнув подносом о стол. Он с трудом уселся за стол, не отрывая взгляда от еды на подносе, и еще ниже опустил голову, желая потереть рукой ушибленные колени и голень, крепко сжав губы и тяжело дыша, раздувая ноздри, чтобы не сблевать.

Он понимал, что ему придется взять в руку ложку и совершить ряд определенных движений перед тем, как он сможет безопасно уйти из столовой. Он ковырял ложкой в еде, желая продемонстрировать отвращение к тошнотворной блевотине на его подносе, чтобы у него была возможность просто встать, выбросить все в помойку, швырнуть поднос на тележку и уйти, но он лишь ковырял кончиком ложки еду, и это все, на что его хватало. Он пытался как-то следить за временем, чтобы понимать, что он просидел тут достаточно, чтобы можно было уйти. Возможно, ему стоило бы подождать, пока другие заключенные не двинутся наружу, и тогда он мог бы встать и пойти с ними к выходу из столовой, потом пройти по этому чертовому коридору к своей камере. Даже ложку не поднять. Но он хотя бы прикрыт столом. И сколько ему тут так сидеть? А если просто сидеть и ждать, пока ему не прикажут встать и покинуть помещение, то ему придется встретиться с ними глазами. Если встать прямо сейчас, медленно и спокойно, возможно, никто не обратит на него внимания. Но как, черт подери, ему встать так, чтобы остаться незамеченным? Что, если он упадет или еще какая-нибудь хрень вроде этого случится, и еда с подноса разлетится повсюду, и все начнут на него орать? Если бы чертов пол не был таким скользким, ему бы не пришлось думать о такой ерунде. Какой-то дятел пролил на пол свою тухлую еду, а он как раз такой везунчик, что наступит в это дело, поскользнется и рухнет на задницу. Эта жрачка была такой мерзкой, что и собака ее есть не стала бы. Вот какого хрена они наваливают ее такими кучами на этот чертов поднос? Хуесосы. Кому-то стоило бы их ебальниками в эти помои сунуть. Он ковырял ложкой что-то в своем подносе, наблюдая за движениями еды, по-прежнему ощущая свет и взгляды других на себе.

Надо было двигаться. Без вариантов. Надо. Чем дольше он сидел, тем больше врастал в скамью. Его приклеивало к ней все сильнее. Ему нужно было идти. Каким-то образом ему надо было двинуться к свободе, которая находилась в его камере.