Комната

Но он знал, что в покое его не оставят. Он понимал, что придется двигаться. Встать. Пойти в столовую. Постоять в очереди. Взять поднос. Двинуться. Потом остановиться. Постоять. Двинуться. Остановиться. Постоять. Получить еду. Подойти к столу и сесть. Потом встать. Очистить поднос и поставить его на тележку. Потом вернуться в камеру и лечь на койку. Ему придется все это сделать. Выбора нет. Это должно быть сделано. Но сначала ему нужно пошевелиться. Скинуть ноги с кровати. Поднять тело. Потом встать. Сначала нужно все это сделать. Выбора у него нет.

Он пошевелил ногами, делая то, что должно быть сделано, щурясь, сжимая губы и борясь с подкатывающей тошнотой. Двигать ногами было трудно еще и потому, что он чувствовал набухший член. Господи Иисусе, и как ему двигаться с этой чертовой, прилипшей к ноге штукой, которая, ко всему прочему, была покрыта полузасохшей слизью? Злоебучие, гнилые ублюдки, черт бы их побрал. Какого черта они просто не позволят мне остаться в камере? С какого хрена я должен вылезать отсюда лишь для того, чтобы получить поднос мерзкой жрачки? Никаких сил нет жевать эту тухлую, вонючую конину.

ОБЕДАТЬ. Шли бы вы нахер со своим обедом, он со стонами спускает ноги с кровати, с трудом освобождая их от пут стояка и холодной сырости, что казалось непреодолимым препятствием. На эту повинность у него, казалось, сил совсем не осталось. И все же сделать это было необходимо, и его ноги дюйм за дюймом выбирались из пут, устремляясь к краю койки до тех пор, пока не свесились с нее, а за ними стало двигаться и тело. Он сел на край койки с завернутыми в одеяло ногами. ПОШЛИ. ПОШЛИ. ОБЕДАТЬ. ШЕВЕЛИТЕСЬ. Он хватается рукой за одеяло. Шевелитесь, ублюдки. Да кому ваша мерзкая жрачка нужна……. о, черт…… вот дерьмо,

он отшвыривает одеяло и встает. Он смотрит на отчетливо видное пятно на своих штанах, чувствует, как подсыхающая корка слизи трескается на его бедрах, и ему хочется вымыться, но на это нет сил. Ноги его не держали, и он едва не упал обратно на койку. Собравшись с силами, он прислоняется к стене. Ноги дрожат. Внутренности вибрируют. Он шевельнул ногой. Потом второй. Его штаны прилипли к члену и бедрам. При движении штаны начали отлипать от тела, но он все равно чувствовал эту корку. Он продолжил двигать одну ногу за другой. Затвердевшая корка трескалась и осыпалась. Казалось, будто холодный ветер обдувал его промежность. Он чувствовал мокрый, слизистый конец своего члена и не мог больше ни о чем думать, при этом продолжая медленно передвигать ноги, а этот мокрый, липкий конец, болтаясь, терся то об одно бедро, то о другое. С омерзительной наглостью раскачивался туда-сюда. Будто ничего и не существовало кроме него. Будто и смотреть больше было не на что. Остался только этот вялый, липкий, болтающийся между ног член. И ему нужно было идти, медленно передвигая ноги, следуя за этим концом, куда бы тот его ни вел. Он существовал как бы отдельно от тела.

Коридор был освещен невыносимо ярко и казался неимоверно длинным. Пол в коридоре казался скользким, покатым и очень широким. Был бы он у́же, причем намного у́же, он бы не так боялся упасть или врезаться в стену, и он, с дрожащими, подкашивающимися в коленях ногами, хватался за твердую и гладкую поверхность стены, изо всех сил стараясь не рухнуть бесхребетным комом на этот вибрирующий пол. Вот бы ему не нужно было идти посредине этого коридора. Было бы намного проще, если бы он скользил, прислонившись плечом к стене, так-сяк ковыляя по упругому полу. Было бы просто здорово, если бы он мог вжаться в эту стену, и зарыться лицом в тусклую серость, и каким-то образом втащить или затянуть тело туда же. И как было бы хорошо, если бы коридор вдруг сузился, и он мог бы удерживать себя, раскинув руки и уперев их в стены, и так, дюйм за дюймом, двигаться вперед. Как было бы замечательно, если бы он мог закрыть глаза.

Он попробовал было закрыть глаза, но они тут же резко открылись, так как он едва не рухнул на пол. Он с трудом тащился по коридору, чувствуя, как глаза вылезают из глазниц. И он видел все. Он видел пол и стены с потеками краски и трещинками, указатели и дверные проемы, видел движение множества тел у входа в столовую и свет ламп.

И он ощущал этот свет и чьи-то взгляды.

Он подбирался к очереди, медленно двигавшейся в столовую, но очередь каким-то образом постоянно отдалялась от него, а потом наконец остановилась, и он к ней все же присоединился. Он попытался прислониться к стене. В столовой стоял гул голосов, шаркали ноги, звякали жестяные подносы и кружки, но его беспокоили только глаза и свет. И еще эта дряблая, засохшая корка.