Командиры седеют рано

Я вспоминал офицеров, с которыми сталкивался за службу, хотел с кем-нибудь сравнить Лутошкина. Много я знал отличных командиров и все же по жару, по увлеченности, по любви к военной профессии мог поставить рядом с Лутошкиным только своего командира взвода, который учил меня в училище еще до войны. Вот тот был подлинный ас! И Лутошкин, пожалуй, ему не уступал. А может быть, даже кое в чем и превосходил, потому что военная наука до Великой Отечественной войны была попроще.

* * *

Однажды в полк приехал фотокорреспондент из окружной газеты, большой мастер своего дела, Асанов. Газетчики всегда ищут что-нибудь особенное, броское. Асанов попросил меня:

— Посоветуйте, товарищ полковник, кого снимать. Мне бы хотелось найти такого офицера, чтобы можно было сказать: вот это настоящий маяк!

— Есть такой, — ответил я, сразу подумав о Лутошкине. — Маяк пылающий, яркий и достойный!

Мы пошли с корреспондентом на занятия в подразделение. Нашли взвод Лутошкина. В эти часы он проводил гимнастику на снарядах. Часто бывает у нас так: солдаты выходят к брусьям или к перекладине, старательно выполняют приемы и затем уходят. При подходе и отходе делают три четких шага, а потом идут как попало. В строю разговаривают, вертятся. У Лутошкина дисциплина на занятиях идеальная. Все четко, никакой расхлябанности, но нет и задерганного солдафонства. Солдаты настроены на учебу, приучены делать все, как полагалось. Когда появлялась необходимость продемонстрировать какой-нибудь элемент приема, не получающийся у обучаемых, Лутошкин обращал на себя внимание всех:

— Показываю! — И выходил к снаряду. В его подходе, в хватке сразу чувствовался мастер. Упражнение он выполнял изящно, без напряжения. У меня даже мелькала мысль: может быть, гимнастика — его подлинное призвание? У него был спортивный талант. Я уверен, он добился бы больших результатов, если бы отдался спорту. Однако, вспомнив, как он проводит занятия по строевой, огневой, тактике, по политической подготовке, убеждался, что на каждом из этих занятий Лутошкин проявлял такую же талантливость. И выходило, что он не спортсмен, не преподаватель тактики, не яркий пропагандист, а настоящий строевой офицер, который и должен обладать всеми этими качествами.

Корреспондент тоже залюбовался ходом занятий. Он сделал несколько снимков общего плана. Но когда в перерыве стал фотографировать Лутошкина, я вдруг заметил, что энтузиазм у корреспондента пропал. Щелкнув несколько раз аппаратом, Асанов попросил разрешения заглянуть в другие подразделения. Я отошел с ним вместе и, недоумевая, спросил:

— В чем дело?

— Не фотогеничное лицо у лейтенанта. Вы обратили внимание — приплюснутый нос, плохо очерченные губы.

Я опешил. Лутошкин для меня казался самым красивым из всех молодых офицеров, очевидно потому, что я ценил его по делам. Никогда прежде мне даже мысль не приходила, что Лутошкин может кому-то не понравиться. Услыхав мнение корреспондента, я возмутился, наговорил ему неприятных вещей. Плохо разбираясь в тонкостях его профессии, я все же сказал:

— Мне кажется, вы приехали снимать не картиночки, не этюды, а героев мирного времени — маяков. Так вот, я вам показал одного из лучших. А если у него нос немного не вышел, так он не киноартист. Вы сумейте рассмотреть внутренний мир этого человека, его увлеченность, его стремление передать подчиненным все, что он сам знает. Нос! Рот! Вы подайте лейтенанта в таком ракурсе, чтоб недостатки его внешности, если они есть, а я, например, их просто не вижу, подайте так, чтобы эти недостатки ушли на второй план или вовсе стушевались.

Асанов слушал с большим изумлением. И, может быть, хотел задобрить меня комплиментом, или я сгоряча действительно высказал правильное мнение, он признался:

— Никогда не думал, товарищ полковник, что вы так тонко разбираетесь в фотографии. С Лутошкиным, конечно, мне придется попотеть, но вы все сказали правильно. Я займусь им. И постараюсь вам показать, на что я способен.

Видно, самолюбие и профессиональная гордость корреспондента были уязвлены. Асанов целый день ходил за взводом Лутошкина. Он не отрывал его от дела. Стоял в стороне. Думал. Прицеливался. Менял объективы. Изредка снимал.

Недели через две после его отъезда в газете появился портрет лейтенанта Лутошкина. Выглядел он поразительно! На снимке не было ничего особенного — лицо офицера и немного захвачены погоны. Но какое это было лицо! Текст под фотографией можно не читать. Лицо Лутошкина светилось одаренностью. А глаза!.. Сразу было видно — это человек с сильным характером. И в то же время были в этом лице доброта, задумчивость и мягкость. Никакого приплюснутого носа и плохо очерченных губ на фотографии не было. Но и красавцем Лутошкин не выглядел. Короче говоря, в газете был живой, подлинный Лутошкин со всеми особенностями его характера. Я долго любовался снимком и восхищался искусством корреспондента. Да, это работа мастера. Это настоящее творчество!