Командиры седеют рано

— Когда вы уехали, все у меня шло вроде нормально. Взвод был подтянутый, на уровне, одним словом. Осенью началась инспекторская проверка, и тут я потерпел полный провал. Строевая и физо — «отлично», а тактика, политподготовка, противоатомная защита — «неудовлетворительно». Вывели полк на учения, а я и там опозорился. Не понимаю я этой тактики — хоть убей! Вся рота из-за меня пострадала. Ну вот… сняли с должности. Наказали. Назвали лодырем. Да так оно и пошло. На каждом совещании — Лутошкин такой, Лутошкин сякой! Да я и сам вижу: не клеится у меня служба. Послали на транспортный взвод, я права автомобильные имею, кое-что смыслю. Но тоже не удержался. Обидно, когда ругают. С горя выпил. А у нас, известное дело, — кто на зуб попал, того и кусают. Другой выпьет, ему простят, потому что работа идет хорошо. А я выпил — меня еще пуще стали ругать и сразу в пьяницы зачислили. Так вот я и стал лодырем и пьяницей. Остальное приложилось. Уж не обижайтесь, товарищ полковник, не хотел я вас подводить.

Смотрел я на Лутошкина, слушал его печальный рассказ, и грызла меня совесть. Я виноват. Я — главная причина того, что у этого хорошего человека кувырком пошла служба. Есть такие мамаши — дрожат над своими великовозрастными лоботрясами: сынуле — вкусно покушать, сыночку — пятерку на кино, мальчику — бостоновый костюм, котику — оригинальную рубаху. А научить парня полезному делу, поставить его на самостоятельные ноги ей и невдомек. Вот и я оказался такой же типичной мамочкой по отношению к Лутошкину. Меня ослепили его прелести. Я его поощрял. Помог стать офицером, а делу новому не научил. А это была моя обязанность. Все, что произошло потом, вполне естественно и закономерно. Пока Лутошкин был сержантом и командовал комендантским взводом, тут его познаний хватало. Стал офицером — требования другие. Знания нужны высокие, а их-то нет! Он, бедняга, сделал все, что мог. Строевую и физическую подготовку знал хорошо и подчиненных обучил этому. А тактика, противоатомная защита и прочее для него — темный лес. Он не изучал и не знал их. Заставь любого делать то, чего он не знает, ну, к примеру, меня эсминцем командовать, да что эсминцем, катером каким-нибудь — я не справлюсь! Как же я раньше не додумался до такой простой истины? Вот уж действительно поступил, как та мамочка с животной любовью — форму офицерскую на чадо надел, полюбовался — ах какой душка! — и на этом конец заботам, дальше живи как хочешь. Человека буквально на провал вытолкнул. А в душе еще собой полюбовался: вот я какой, в офицеры парня вывел, всю жизнь благодарить будет! Эх, благодетель несчастный! Еще неизвестно, чем все это кончится. Если молодой офицер не выправится — только я один буду во всем виноват.

Бить себя в грудь и каяться перед Лутошкиным я не стал, но постарался разъяснить причину его бед и посоветовал:

— Выход один — нужно учиться. У тебя восемь классов образования?

— Да.

— Нужно поступать в вечернюю школу. Окончишь десятилетку. Потом подготовишься и сдашь экстерном за училище. Вот тогда все будет в соответствии — и звание, и знания. Сейчас у тебя пока что разрыв получился.

— Дело это нелегкое, — вздохнул Лутошкин. — Хватит ли у меня терпения? Я ведь сам чувствую — опустился, безвольный стал, тряпка тряпкой.

— А ты соберись. Самолюбие возьми на вооружение. Что ты, хуже других? Да ни чуточки. У тебя много таких качеств, которые другим и не снились. Ты же трудовой человек — тракторист, пахарь, целину покорял! Неужели свою расслабленность одолеть не сможешь? Давай, не теряя времени, определяйся в школу. Я тебе постараюсь помочь.

На этом мы с Лутошкиным и порешили.

* * *

Помощь ему нужна была небольшая: моральная поддержка, контроль и комната, где он мог бы заниматься без помех. Комнату я ему дал на другой же день, несмотря на то что злые языки шипели за углами: «Только приехал и сразу получил, ясное дело — старый знакомый!»

В школу Лутошкин поступил, достал необходимые учебники, и дело постепенно стало выправляться.

Беда Лутошкина пошла и мне на пользу. Задумался я о молодых офицерах, перебрал по одному в памяти. Посмотрел на их недостатки и промахи под новым углом зрения и, к великому удивлению и неудовольствию своему, обнаружил: у многих из них та же «болезнь», что и у Лутошкина.

Поговорили мы с замполитом подполковником Ячменевым. На парткоме этот вопрос обсудили. Хорошо сказал секретарь парткома:

— Все мы, даже после окончания нормального курса училища, на первых порах испытывали большую неуверенность. Происходило это оттого, что не было у нас опыта. Не знали, как подойти к людям. Что такое воспитание — ведать не ведали. Вот и получается: каждый молодой офицер открывает Америку самостоятельно. Спотыкается, ошибается, бьется, пока соберет драгоценный опыт практической работы и житейской мудрости. А мы ходим рядом, нагруженные этим опытом до самых галстуков. И все носим в себе. Я считаю это неправильным. Нужно найти какую-то форму или способ передачи наших практических знаний молодым офицерам.