Когда опускается ночь

— Жестоко скрывать от него правду, — вмешался другой голос — голос флорентийского врача, который тоже вошел следом. — Мужайтесь и готовьтесь к худшему, — продолжал он, обращаясь к Фабио. — Она умирает. Хватит ли у вас сил пойти к ней?

Фабио, бледный и безмолвный, поднялся с кресла и кивнул в знак согласия. Он так дрожал, что доктор, говоривший первым, был вынужден вывести его из комнаты под руку.

— У вашей госпожи есть в Пизе близкие родственники, верно? — спросил флорентийский врач у слуги, ждавшего распоряжений.

— Да, синьор: ее отец, синьор Лука Ломи, и дядя, патер Рокко, — отвечал слуга. — Они были здесь весь день, пока госпожа не уснула.

— Вы знаете, где их найти?

— Синьор Лука сообщил, что будет в мастерской, а патер Рокко — что я могу найти его на квартире.

— Немедленно пошлите за обоими. Постойте: кто духовник вашей госпожи? Нужно позвать его, не теряя времени.

— Духовник моей госпожи — патер Рокко, синьор.

— Очень хорошо; немедленно пошлите за ним или ступайте сами. Каждая минута на счету.

С этими словами доктор отвернулся, опустился в кресло, где недавно сидел Фабио, и стал ждать, когда его услуги понадобятся в последний раз.

Глава III

Слуга не успел еще добраться до квартиры священника, когда туда заглянул посетитель и был немедленно принят самим патером Рокко. Этим почетным гостем был низенький человечек, одетый весьма опрятно и щеголевато и удушающе вежливый. Он поклонился, прежде чем сесть, поклонился, отвечая на обычные вопросы о здоровье, поклонился в третий раз, когда отец Рокко спросил, по каким делам он прибыл из Флоренции.

— По довольно деликатным, — отвечал человечек, неловко выпрямляясь после третьего поклона. — Швея по имени Нанина, которую вы год назад вверили заботам моей супруги…

— Что с ней? — встревожился священник.

— С сожалением вынужден сообщить, что она ушла от нас — вместе с младшей сестрой и их крайне невоспитанной собакой, которая на всех рычит.

— Когда это случилось?

— Вот только вчера. Я сразу отправился сюда сообщить вам, поскольку вы так настаивали, чтобы именно мы взяли ее к себе. Мы не виноваты, что она ушла. Моя жена была с ней сама доброта, а я обращался с ней словно с герцогиней. Покупал салфеточки у ее сестры и даже мирился с рычанием и воровством этой их невоспитанной собаки…

— Куда они пошли? Вы это выяснили?

— Я выяснил лишь, обратившись в паспортное бюро, что они не покидали Флоренцию, однако еще не успел узнать, в какую часть города они перебрались.

— Но почему же они решили уйти от вас? Нанина не из тех, кто склонен к необдуманным поступкам. У нее должна была быть причина покинуть вас. Какая же?

Человечек замялся и поклонился в четвертый раз.

— Помните, какие распоряжения вы отдали нам с женой, когда привели Нанину в наш дом? — спросил он, не без смущения пряча глаза.

— Да, вы должны были следить за ней, но стараться, чтобы она ничего не заподозрила. В то время сохранялась вероятность, что она попытается вернуться в Пизу без моего ведома, а для успеха дела ее было необходимо держать во Флоренции. Теперь я полагаю, что подозревать ее было несправедливо с моей стороны, однако тогда было важно предусмотреть любые неожиданности и воздержаться от излишней веры в мое доброе мнение об этой девушке. По этим причинам я и в самом деле попросил вас тайно следить за ней. Вы делали все совершенно правильно, у меня нет ни малейших претензий. Продолжайте.

— Вы помните, что первым выводом, который мы сделали, последовав вашим указаниям, было открытие, что она тайно учится писать, о чем мы немедленно вам сообщили?

— Да; я также помню, что в ответ настоятельно просил вас не показывать, что вы знаете, чем она занимается, а ждать, когда она воспользуется своим умением писать, и посмотреть, не попытается ли она отправить какие-то письма по почте. В своем обычном ежемесячном отчете вы сообщили мне, что ничего подобного она не делала.

— Ни разу, но три дня назад мы проследили, как она вышла из своей комнаты в нашем доме и отнесла на почту письмо, которое бросила в ящик.

— И вы, разумеется, выяснили, кому оно было адресовано, прежде чем она вынесла его из дома?

— К несчастью, нет, — отвечал человечек, багровея и робко поглядывая на священника, словно ждал сурового выговора.

Однако патер Рокко ничего не сказал. Он думал. Кому она могла писать? Фабио? Но зачем ей было тянуть с этим письмом несколько месяцев, раз она уже научилась владеть пером? А если не Фабио, кому еще могла она написать?

— Сожалею, что не выяснил адреса, глубочайше сожалею, — пролепетал человечек и отвесил низкий, виноватый поклон.

— Поздно сожалеть, — холодно отвечал отец Рокко. — Расскажите, как получилось, что она покинула ваш дом; я этого еще не слышал. Постарайтесь выражаться покороче. Меня вот-вот вызовут к смертному одру моей близкой и любимой родственницы, она тяжело больна. Я весь внимание, но вы вправе претендовать на него лишь самое короткое время.

— Буду сама краткость. Прежде всего, вам следует знать, что у меня есть — точнее, был — подмастерье, нечистый на руку негодяй и бездельник…

Священник презрительно поджал губы.