Когда опускается ночь

— Виржини, если бы не священник, меня открыто оскорбили бы и выставили за дверь. Он потребовал от них должного уважения ко мне. Они сказали, что он боится меня, и смеялись при мысли, что он и их пытается запугать. Больше я ничего не слышала. Я едва не задохнулась от ярости и от необходимости ее сдерживать. Хотела уйти оттуда навсегда, повернулась — и кого же я вижу прямо у себя за спиной? Патера Рокко. Должно быть, по моему лицу он сразу понял, что я все знаю, но ничем не показал. Лишь спросил — по своему обыкновению, спокойно и учтиво, — не потеряла ли я здесь чего-то и не может ли он помочь мне. Я сумела поблагодарить его и направилась к двери. Он почтительно открыл ее передо мной и поклонился — он до самого конца относился ко мне как к знатной даме! Был уже вечер, когда я таким образом покинула мастерскую. Наутро я оставила работу у Грифони и распрощалась с Пизой. Теперь тебе известно все.

— А ты слышала об их женитьбе? Или лишь предположила, что свадьба состоялась, зная, к чему все идет?

— Услышала с полгода назад. В наш театр, в хор, нанялся один человек, который незадолго до этого участвовал в великолепном концерте, устроенном по случаю свадьбы. Но давай пока оставим это. У меня от одних разговоров начался жар. Дорогая, здесь у тебя не слишком уютно, — по правде говоря, в этой комнате нечем дышать.

— Открыть второе окно?

— Нет, давай выйдем на свежий воздух, прогуляемся по набережной. Идем! Бери плащ и веер; уже темнеет, никто нас не увидит, а через полчаса, если хочешь, мы вернемся.

Мадемуазель Виржини уступила желанию подруги, но без особой охоты. Они направились к реке. Солнце уже село, стремительно сгущалась тьма — итальянская ночь всегда наступает внезапно. Хотя Бриджида не говорила больше ни слова ни о Фабио, ни о его жене, она повела подругу по набережной Арно туда, где стоял дворец молодого дворянина.

Как раз когда они приближались к парадным воротам, с противоположной стороны показался паланкин; его опустили, и лакей, посовещавшись с сидевшей внутри дамой, направился к кабинке привратника во дворе. Бриджида оставила подругу на набережной, проскользнула за лакеем в открытую боковую калитку и спряталась в тени огромных закрытых ворот.

— Маркиза Мелани осведомляется, как чувствуют себя графиня д’Асколи и младенец, — сказал лакей.

— Госпоже с утра не стало лучше, — отвечал привратник. — Младенец в добром здравии.

Лакей вернулся к паланкину, затем снова направился к кабинке привратника.

— Маркиза желает узнать, послали ли за другим врачом, — сказал он.

— Сегодня приехал новый врач из Флоренции, — отвечал привратник.

Мадемуазель Виржини, обнаружив исчезновение подруги, вернулась к воротам поискать ее и несколько удивилась, когда Бриджида выскользнула из калитки. На столбах у входа горели два масляных фонаря, и когда итальянка проходила под ними, в их пляшущем свете стало видно, что она улыбается.

Глава II

Пока маркиза Мелани осведомлялась о здоровье графини у ворот дворца, Фабио сидел в одиночестве в комнатах, которые занимала его жена до болезни. Это была ее любимая гостиная, премило отделанная по ее желанию, с желтыми атласными драпировками и мебелью в тон. Теперь Фабио сидел здесь и ждал, что скажут доктора после вечернего осмотра.

Хотя Маддалена Ломи не была его первой любовью и хотя женился он на ней при обстоятельствах, которые по всеобщему и совершенно справедливому убеждению не позволяют особенно рассчитывать на многолетнее счастье в семейной жизни, однако же тот год, который продлился их союз, они прожили если не в любви, то в согласии. Маддалена мудро подстраивалась под перепады его настроения, ловко пользовалась его легкомыслием, а если и не могла порой совладать со своей вспыльчивостью, то впоследствии, остыв, обычно не отказывалась признать свою неправоту. Да, она была своевольна и донимала мужа припадками беспочвенной ревности, но сейчас было не время вспоминать об этих недостатках. Фабио помнил только, что Маддалена мать его ребенка, а теперь она больна и лежит в двух комнатах от него — и больна опасно, о чем неохотно сообщили ему сегодня врачи.

Сумрак сгущался вокруг него, и он взял колокольчик и позвонил, чтобы принесли свечи. Вошел слуга — и Фабио с неподдельной печалью во взгляде и неподдельной тревогой в голосе спросил, какие новости из комнаты больной. Слуга ответил только, что госпожа еще спит, а затем удалился, оставив на столике рядом со своим хозяином запечатанное письмо. Фабио окликнул его и поинтересовался, когда пришло письмо. Слуга ответил, что его доставили во дворец уже два дня назад, а сейчас он заметил, что оно лежало невскрытое на столе в кабинете хозяина.

Оставшись один, Фабио вспомнил, что письмо пришло как раз тогда, когда проявились первые опасные признаки болезни Маддалены, и, увидев, что оно надписано незнакомым почерком, забыл о нем. А в нынешнем состоянии напряженного ожидания он был рад любому занятию, лишь бы не сидеть сложа руки. Поэтому он со вздохом взял письмо, сломал печать и с любопытством посмотрел в конец, на подпись.

Там значилось: «Нанина».