Кофейные истории

Про неё говорят, что она изменилась – стала холодной, жёсткой, почти безжалостной. На похоронах не проронила ни слезинки, глаза под тёмной вуалью были сухими; на соболезнования отвечала коротко, но отнюдь не кротко… И мало кто подозревает, чего это ей стоило. Когда приходит пора, Милдред с недрогнувшим сердцем отсылает маленькую Виржинию-Энн прочь, в пансион имени святой Генриетты Милостивой – о, там её не дадут в обиду, и никакой мёртвый колдун не проникнет под кров, где можно встретить иногда в стылых галереях странную монахиню с двумя смешными седыми косицами, вкривь торчащими из-под платка, удивительно похожую на образ с витража над алтарём. Иден не спорит с решением матери, только спрашивает, не стоит ли отослать Ноэми тоже.

– Нет, – Милдред качает головой. – Там слишком сильные сквозняки зимой.

Он застывает, точно громом поражённый:

– Ты хочешь… хочешь, чтобы моя дочь оставалась у монахинь до зимы?

В груди пусто, но пустота тоже может болеть.

– Если понадобится, то и дольше.

«…пока мы не прогоним его», – этого никто не говорит вслух, чтобы не накликать беду, но, конечно, беда приходит сама. Собственно, она и не уходила никуда – топталась поблизости, выбирала момент, чтобы обрушиться всей тяжестью; Валх изматывает их, наносит множество уколов, и Милдред кажется, что она истекает кровью – глупые сплетни, кошмары, недопонимания и смерти, много смертей вдали. Абени могла бы сказать, которые из них – итог злого колдовства, а которые – просто совпадения, но Абени не снится ей уже давно…

Иден устаёт первым.

– Нельзя бояться всю жизнь, – говорит он, не отводя взгляда от пламени в очаге. – И прятаться тоже. Весной мы забираем Виржинию домой.

– Но… – Милдред поднимается из кресла, но сын даже не оборачивается к ней, глядит только на огонь, словно в нём сокрыты ключи ко всем тайнам.

– Не надо спорить, – он улыбается одними губами, а взгляд у него тёмный, тревожный. – Я… я передал дела Рэйвену, он хороший парень и справится с чем угодно, даже с Особой службой. Мы будем жить втроём – Ноэми, я и наша Виржиния, и он будет нас навещать, и ты тоже, мама. Мы будем счастливы. Мы будем очень счастливы.

Это звучит как обещание, но у Милдред в горле встаёт ком, и губы дрожат. Ей хочется спорить; хочется сказать, что нельзя ослаблять защиту, надо быть настороже, но… но что она может предложить Идену, кроме своей войны?

– Вы будете счастливы, – тихо говорит она, скрепляя обещание. – Столько, сколько получится.

…ей снится сон – странный сон, в котором она становится птицей из чистого света и распахивает крылья широко-широко. Бездна вверху и бездна внизу, пахнет дымом, слышатся шёпоты; и самый громкий и ясный голос – Абени.

– Ты не сможешь защитить их, – говорит она, перекрывая шумы. – У тебя не хватит сил!

Милдред ничего не отвечает, но молча обнимает своими крыльями всех – действительно всех, кого знает, и через эту мягкую, такую обманчиво слабую преграду злу дороги нет. Она не знает, сколько ударов выдержит, сколько бед отведёт, но твёрдо знает, что будет сражаться до последней капли крови, до последнего пера…

Абени теперь далеко-далеко, и мёртвый чёрный ветер уносит её слова.

– Ты себя сожжёшь, Милли.

Это правда; но другая правда в том, что Милдред не собирается себя беречь. Иден хочет быть счастливым – и он будет, насколько хватит её сил…

…насколько хватит её.

Перья летят по ветру – Милдред не жалеет ни о чём. Через восемь лет она начинает кашлять кровью по утрам; ещё через два года в доме Идена начинается пожар, глухой ночью, в час колдуна, и огонь не щадит никого. Их с Ноэми находят рядом; говорят, они так и не проснулись, даже когда рухнул потолок, не шевельнулись даже – забытьё перешло в смерть. И Милдред знает, что дальше её очередь – через год, через три, но это вовсе не пугает. Так правильно; так, наверное, даже хорошо.

Виржиния возвращается из пансиона – теперь уже насовсем.

Мёртвый колдун по-прежнему где-то рядом, рыскает и ждёт теперь уже последнюю из рода Эверсан-Валтер. Но Милдред не тревожится за неё: она видит холодный ум, доброе сердце и большие сильные крылья из прочной стали, и каждое перо – словно меч.

Пожалуй, это последнее, что она видит.

Страха нет.

8 Не подарок (история Мэдди)

Рене Мирей отходит ещё на полшага, прижимая к груди сковороду – чистую, на его счастье – и опасливо спрашивает:

– И что же, совсем не страшно?

Мэдди мотает головой. Страха нет. Точней сказать, страхов много, они разные и частенько подкарауливают по ночам, но такой ерунды бояться нечего.

– Так он ведь дохлый, – пожимает она плечами и, присев на корточки, подбирает с полу скукоженного паука. Сейчас его, пожалуй, жалко даже – экий раньше был красавец, чёрно-белесоватый, тельце величиной аж с ноготь на мизинце, а уж лапки… Но и его настигло грозное полотенце, мушиная погибель. – Вы гляньте… Ой.

Как раз, когда Мэдди поднимает паука повыше, он дёргает лапкой, похожей на согнутый человеческий палец.

– Уберите, заклинаю вас, – придушенно просит марсовиец, закрыв лицо сковородой, и добавляет что-то неразборчиво по-своему.