Княжья доля

Во всяком случае, то, что он напряженно вспоминал минувшей ночью, ныне само пришло, причем с большим многообразием всевозможных подробностей.

Правда, Рязань в этих воспоминаниях по-прежнему не фигурировала, но зато о Руси и ее соседях — половцах, прибалтах, волжских булгарах, ясах, касогах и прочих — всплыло в памяти изрядно.

«Будет еще время, вспомнится и Рязань, — утешал себя Константин. — Теперь бы перо да бумагу и все схематизировать. Ну да ладно. Успею. Сейчас первейшая задача — разделаться с епископом, а там уж дойдут руки и до всего остального».

В этот миг ему казалось, что все решаемо и никаких особых проблем впереди не предвидится. Но эту наивную точку зрения пришлось переменить уже через день…

Глава 10 Нежданная встреча

Судьба всегда играет с человеком по тем правилам, о которых он даже не догадывается.

Эдуард Сервус

Сам Ольгов, как впоследствии выяснил Константин, был городком спорным, стоящим на границе между владениями рязанского князя Глеба и переяславского Ингваря.

Будучи похитрее, Глеб не так давно нагло оттяпал его у своего двоюродного брата, пока тот вместе с прочими Игоревичами томился в неволе у Всеволода Большое Гнездо. Кстати, угодил он туда по навету все того же Глеба и его родного братца Олега, ныне покойного.

Освободившись, Ингварь так и не смирился с утратой, продолжая предъявлять территориальные претензии на Ольгов, который Глеб не стал брать себе, а дал в кормление брату Константину.

Потому и сидел там Онуфрий в постоянной боевой готовности, тратя, по сути дела, все извлекаемые из сего града доходы на содержание многочисленной, под две сотни, дружины.

Получалось, что самому Константину, дабы не потерять Ольгов, надо держаться стороны своего брата Глеба.

Впрочем, увидев терем, который отгрохал себе за время сидения в Ольгове Онуфрий, Константин автоматически сделал вывод, что далеко не все гривны, получаемые с этого города, его набольший боярин расходовал на содержание воев.

Терем же был и впрямь знатный. Набитый добром и челядью, высокий и вычурный, он уже одним только своим видом внушал невольное почтение к владельцу.

Собственно говоря, если эти хоромы в чем-то и уступали тем, что имел сам Константин в Ожске, то разве что в самых незначительных мелочах.

Онуфрий начал спускаться со своего высокого крыльца с узорчатой накидкой из тесаной кровли, лишь когда Константин приблизился к настежь распахнутым воротам, ведущим во внутренний дворик. Получалось, что и князя боярин уважил как должно, и чин свой немалый соблюл в неприкосновенности.

Уже поднявшись в терем, Константин еще раз убедился, что домик свой боярин отделал по первому разряду, а кое в чем ухитрился переплюнуть и самого князя.

Нет, внизу, на первом этаже, в людских, все было как обычно. Как и у самого князя в Ожске, там вовсю шла суетливая работа челяди. Кто прял, кто шил, кто трудился по железу, кто по чеканке серебра, кто резал кость, кто ладил сбрую.

Зато наверху та же изразчатая муравленая[34] печь выглядела намного наряднее и пышнее. Красовалась она едва ли не по самому центру житла[35], а топка у нее была предусмотрительно выведена вниз, в людскую, чтобы дым, копоть и сажа — упаси бог — не коснулись дорогих хорезмских ковров и узорчатой самаркандской зендяни[36], которые в княжеском терему тоже выглядели намного скромнее.

Не было у князя и такого обилия разноцветного фряжского стекла, кусочки которого ярко отсвечивали в мелко плетенных окошках.

Однако Костя, никогда не отличавшийся особой притязательностью в быту, отметил все это как бы между прочим, не придавая особого значения.

В конце концов, коли есть у человека деньги, то почему бы ему не шикнуть в своей родной хате так, как хочется. Красиво жить не запретишь.

К тому же его уже ждал в специально отведенной светелке успевший переоблачиться после праздничного богослужения епископ Рязанский и Муромский Арсений.

Тут Костя и сам немного сплоховал.

Епископ не начал бы закручивать гайки с самого начала, если бы Костя несколькими неосторожными фразами-намеками относительно спорного сельца — могу заменить, а могу и нет, если не сговоримся насчет всего остального — не вызвал у Арсения дополнительного раздражения, после чего разговор постепенно и стал принимать нежелательный оборот.

«Не так надо было ставить вопрос. Помягче и более деликатно, — запоздало понял Орешкин, попрекнув себя: — Ты бы еще напрямую в лоб влепил — давай оформим сделку. Это ж тебе не двадцатый век, балда, чтоб ты мне, я тебе…»

Через каких-то полчаса общения с главой всего рязанского духовенства Константин уже понимал, чего хочет от него епископ — сухощавый и седовласый человек с цепким взглядом настороженных черных глаз, так что пришлось изменить свое первоначальное мнение об отсутствии проблем.

Как выяснилось по ходу страстного, до предела насыщенного эмоциями монолога епископа, они были, и немалые.