Княжья доля

Отговаривать его тогда собралась добрая половина соседей, но для русского человека не сдержать клятву всегда считалось чуть ли не восьмым смертным грехом, и к зиме у Доброгневы и ее бабушки появился новенький ладный теремок.

Был он мал, но очень уютен. Перед уходом мастера на крыше домика появился небольшой веселый конек, которым Незван словно расписался в том, что несколько торопливая, поскольку холода уже подступали, но качественная работа — его рук дело и он вовсе ее не стыдится.

На следующее лето он вновь обещался подсобить, ежели что, но придирки местного тиуна сделали свое черное дело, и по весне Незван, расплатившись со всеми, кому был должен, собрал нехитрые пожитки и, прихватив жену с сынишкой, подался куда-то на север, где леса погуще, а тиуны подобрее.

Но никогда уже не забудет девочка, как враждебно косились на нее глупые бабы в том селе, как недобро шептались они за ее спиной, как комки сухой земли, воровато брошенные ей в спину со всеобщего молчаливого одобрения проказливыми мальчишками, больно били меж лопаток, и казалось, что это острые стрелы зло вонзаются в ее худенькое тело.

А спустя время отошла в мир иной и бабка Доброгневы.

Деваться девахе было некуда, и она тоже занялась наиболее привычным для нее делом — лечить людей да пользовать скотину, пока в один ясный зимний денек не раздался на небольшой полянке, где стоял ее домик, пьяный мужской гомон.

Первая встреча с князем была не больно-то радостной. Мутные глаза с сочащейся из них похотью, его наглые бесцеремонные объятия, а потом вовремя подвернувшееся под руку увесистое полено…

Как знать, чем бы все закончилось для девушки, если бы наученная горьким опытом бабка уже в первый год жизни в новом жилище не затеяла отрыть тайный лаз чуть ли не на три десятка саженей[33] в длину, неприметно выходящий наружу близ толстенной ели.

Рыли они его вместе с внучкой аж до следующей зимы, но с делом справились хорошо. Лишь потому и удалось ей уйти в тот день беспрепятственно.

А потом были скитания по лесу, когда ее травили, как дикого зверя, и, наконец-то повязав, привезли в град Переяславль Рязанский, небрежно кинув, как какую-то звериную шкуру, под ноги несостоявшемуся насильнику.

Совсем уж было настроилась Доброгнева на тяжкие муки и неминуемую смерть, желая лишь продать свою жизнь как можно дороже, но тут князь повел себя совершенно вопреки всяческим ее ожиданиям.

И ведь тоже был во хмелю, пусть и не как тогда, малость поменьше, но поведение его было столь отличным от увиденного в избушке, что она попросту растерялась.

Да мало того, он и разговаривал-то с нею очень дружелюбно, совсем как древодел Незван — единственный из всех людей, в коем она ни разу не почувствовала ни страха, ни враждебности, ни злобы, ни ненависти к себе.

Правда, у Незвана была причина — бабка Доброгневы вытащила его с того света, поставила на ноги. Тут как раз все понятно — простая человеческая благодарность.

Князю же она едва не проломила голову поленом, а он хоть бы хны. Вроде бы и не обиделся совсем. Во всяком случае, ни злости, ни ненависти с его стороны она не почувствовала.

И все-таки Доброгнева рисковать не стала, под утро тихонько сбежав из его покоев.

А уж в лесу, когда повстречались, то она — спасибо Незвану за науку, это ведь он научил ее стрелять из лука — хоть и подсобила князю, завалив одного из татей, но если б Константин не был ранен, то сроду не подошла бы.

К тому же уверена была, что облаву эту устроили именно на нее. Досадно, видать, стало, что пташка ускользнула, а может, князь вновь изменился, третьим стал.

В овраге лишь и поняла Доброгнева, какой он взаправдашний, настоящий.

А уж потом, когда князь и в бреду горячечном не о себе — о ней думал, о ней говорил, ее спасал, объясняя, как она здорово пришла ему на выручку, тут она и вовсе прикипела к нему сердцем.

Открылось оно широко и без оглядки, щедро отозвавшись на доброе слово. В такие небольшие лета к нему всегда можно отыскать ход. Не полностью оно еще покрылось неприступной броней, не совсем заросли к нему пути-дорожки.

Но и тогда еще сторожилась Доброгнева, сама себя беспрестанно одергивая. Известно ведь, да и бабка о таком не раз говорила, что от страданий душа человека завсегда умягчается, но едва он встанет на ноги, почует себя здоровым, так может оказаться совсем другим.

Потому первые три недели, не меньше, после того как он пришел в сознание, девушка все время настороженно продолжала ждать. В ту пору ей хватило бы одного насмешливого или презрительного слова в свой адрес, чтобы тут же развернуться и… поминай как звали, ибо означало бы это слово, что князь то ли стал каким-то третьим, то ли вновь превратился в первого.

Но ничего похожего так и не произошло. Более того, в самые первые дни после того, как князь очнулся, он сам назвал ее сестрой.

Поначалу Доброгнева даже не поняла, что он обращается к ней. Шутка ли, он — князь, а она… Слыхала, как людишки на улице шепчутся, и словцо «ведьмачка» тоже до ее ушей долетало. Трогать не трогали, зная, что лечит самого Константина, но косились, а тут…