Княжья доля

— Сестра милосердия, — прошептал он пересохшими губами, с улыбкой глядя, как она хлопочет у его изголовья.

«Сызнова заговариваться учал, — с досадой подумала она, но взгляд у князя был точно такой же осмысленный, как и накануне. — Ага, — осенило ее, — не иначе как повидаться хочет с этой самой Милосердой».

И она осведомилась:

— Позвать тебе ее, что ли?

— Кого? — с легким удивлением прошептал князь.

— Ну-у сестрицу твою, Милосерду.

— Зачем? — улыбнулся Константин. — Вот она, передо мной стоит.

«Так и есть — снова похужело», — сделала вывод она, но на всякий случай оглянулась, однако в опочивальне никакой сестры не было.

— Да ты это, — пояснил князь, продолжая улыбаться.

— Я?! — ахнула она. — Сестра?! — И, зардевшись, тут же убежала к себе в маленькую светелку.

Много чего передумала Доброгнева, сидючи в ней.

Потом вспомнила, как бабка Марфуша рассказывала ей про обычаи, которые водились на Руси в далекую старину. Был среди них и такой, что, когда воин спасал воина от смерти, они потом братались.

Правда, про сестру слыхивать ей не доводилось, разве что в тех уж вовсе невсамделишных историях, где дело происходит на острове Буяне, а добры молодцы спасают красных девиц от огнедышаших драконов, пронзая их чешую особым мечом-кладенцом.

Но и там они обычно… женятся на них, а не…

Однако, поразмыслив еще, пришла к выводу, что жениться на ней князю вовсе не пристало, вот он и порешил изменить их родство, а к вечеру и вовсе решила, что и тут ей обольщаться ни к чему — чего сгоряча не скажешь, испытывая благодарность за спасение от смерти.

Словом, как ни приятно слышать таковское, а лучше будет не бередить сердечко да немного обождать, а уж там пусть выйдет как выйдет.

Лишь после того, как Константин не раз и не два повторил то же самое и в последующие два дня, она уверилась в его серьезных намерениях и, склонившись перед ним в низком поклоне, поблагодарила за столь великую честь, что он ей оказал.

Мол, согласна она быть его названой сестрицей, коли ему оно так возжелалося, но заодно осведомилась, неужто, когда так вот роднятся, непременно надо переиначивать имечко. Ежели так, то она и на таковское согласная, пущай будет Милосерда.

Реакция князя была странной.

Он закашлялся, некоторое время изумленно вглядывался в лицо Доброгневы, после чего медленно произнес, что если она так хочет, то переиначивать не будет, и умолк, озадаченно морща лоб и о чем-то сосредоточенно размышляя.

Вечером того же дня он пояснил, что во избежание лишних слухов и кривотолков о новой названой сестрице лучше, если они станут хранить это в тайне от всех прочих, ибо завистников хватает, и в подтверждение своих слов даже рассказал ей одну историю, которая приключилась на Руси.

Дескать, был один князь, который полюбил простую девушку и женился на ней, но подлые бояре посчитали, что она околдовала князя, и сожгли ее на костре.

— Так то жена, — усомнилась Доброгнева, — а я-то…

— Сестра еще круче, — пояснил Константин. — Сама подумай, ведь жен у человека может быть много. Не понравилась одна, и раз ее в монастырь, а сам с другой обвенчался. Сестра же до самой смерти сестрой останется. Словом, пусть это новое имя будет как бы тайное. Что-то вроде знака — если я, когда мы одни, назову тебя Милосердой, то тогда и тебе таиться нечего, а если Доброгневой — значит, веди себя как простая травница. — И смущенно добавил: — Очень уж я за тебя боюсь.

Доброгнева тоже потупилась, вновь зарделась и торопливо закивала. Дескать, она на все согласная, да и потом, уже оказавшись в своей светелке, никак не могла успокоиться. Шутка ли — сам князь за нее опаску имеет, сердцем тревожится.

А что она с тех пор все равно оставалась резкой да суровой с князем, особенно когда тот называл ее Милосердой, так это ее душа по привычке продолжала кутаться в обрывки прежних одежд, сотканных из недоверчивости да подозрительности, пытаясь таким неумелым образом схоронить свою излишнюю нежность к этому здоровяку.

Да и чего греха таить, испытывала его.

Мол, как тебе новая сестрица? Не надумал еще расстаться с эдакой злыдней?

Потом-то, придя в свою светелку, нещадно бранила себя за это — нешто можно счастье собственное на излом пытать, а вдруг и взаправду треснет, но и угомониться не могла.

А в оправдание своего поведения повторяла, что, коли и впрямь хрустнет что, стало быть, не доподлинным счастьице это было, не истинным, потому и жалеть о таковском ни к чему.

Зато сейчас, плывя по реке, когда князь спал, могла Доброгнева себе позволить и добрую улыбку, посвященную одному ему, и ласковый взгляд, и даже легонько погладить, пусть не самого, а лишь шкуру, под которой он добросовестно проспал чуть ли не всю дорогу.

А на Константина утренняя речная прохлада в сочетании с теплом одеял оказали необыкновенно благотворное воздействие. Проснувшись от громких криков мужиков, швартующих его ладью к пристани, он почувствовал, что не только изрядно взбодрился и посвежел, но и в голове его ощутимо прояснилось.